10 картин Куинджи, которые нужно знать Радуга, Север и Лунная ночь

Куинджи впервые отправился на Валаам, ещё будучи вольнослушателем Академии художеств. Южанин, родом из Мариуполя, он был покорён суровой красотой северного края. Уже в середине XIX века художники открыли живописные виды Валаама: Русский Север писали Михаил Клодт, Иван Шишкин, Фёдор Васильев. Однако работа Куинджи произвела большое впечатление даже на передвижников, самых актуальных художников XIX века — Репина и Крамского.

«На острове Валааме» заметил даже Фёдор Михайлович Достоевский, который назвал картину «национальным пейзажем». Можно представить себе, что чувствовал молодой художник! В своей статье о выставке 1873 года Достоевский писал: «…сыростью вас как будто проницает всего, вы почти её чувствуете, и на середине, между лесом и вами, две белые берёзки, яркие, твёрдые — самая сильная точка в картине. Ну что тут особенного? Что тут характерного, а между тем как это хорошо!..» Уже в этой ранней работе Куинджи удалось передать сам характер Валаама: пейзаж с тонкими деревцами, пробивающимися из каменистого берега на фоне предгрозового неба, оказался созвучен монастырскому укладу жизни острова. К тому же именно на Валааме, по словам Репина, Куинджи нашёл «удивительный серебряный тон». Кстати, благодаря рекомендации Ильи Ефимовича на Куинджи обратил внимание Павел Третьяков, который купил эту работу и с тех пор стал одним из главных коллекционеров художника. 

«Грязь невылазная, дождь, дорога, мокрые волы и не менее мокрые хохлы, мокрый пёс, усердно воющий у дороги о дурной погоде. Всё это как-то щемит за сердце» — так отозвался об этой картине Куинджи писатель и поэт Всеволод Гаршин. К середине 1870-х годов Архип Иванович сблизился с передвижниками и увлёкся демократическими идеями. Тема тяжёлого труда, затронутая в «Чумацком тракте», полностью отвечала «социальной» программе товарищества. Картина была написана по канонам реализма — больше всего передвижники ценили в искусстве «правду жизни». И эта правда была безрадостной. О тяжёлом труде Куинджи знал не понаслышке. Он родился в предместье Мариуполя в семье обрусевшего грека, сапожника, и рано остался сиротой. Работал с малолетства: пас гусей и коров, помогал на стройке, а потом занимался ретушью. Так что южные степи с чумаками (торговцами солью) были хорошо ему знакомы. «Чумацкий тракт» — словно воспоминание художника о детстве. Дом, где он жил в мариупольском предместье Карасу (по-русски Карасёвка), стоял на краю обрыва, с которого открывался пространный вид на долину реки Калки. Можно себе представить, как мальчиком он наблюдал степные просторы с высокого холма. 

Несмотря на близость к эстетике передвижников, уже в «Чумацком тракте» появилось то, что выделяло пейзаж Куинджи среди подобных сюжетов, — впечатление бесконечности пространства и особая романтическая поэтика. Сквозь ночную мглу пробивается яркий свет, смягчающий ощущение безнадёжности. В 1875 году «Чумацкий тракт» был показан на 4-й передвижной выставке, и Павел Третьяков приобрёл его в свою коллекцию.

«Украинская ночь» — первая картина Куинджи, выполненная в «той самой» узнаваемой манере. Главную роль в картине начинает играть свет, а колорит построен на системе дополнительных цветов. Художник совершенно отказывается от проработки мелких деталей и максимально обобщает планы. Белые стены мазанок буквально светятся в кромешной тьме, освещённые невидимой зрителю луной. В «Украинской ночи» присутствует то же ощущение романтического ужаса, что и в «украинских» повестях Николая Васильевича Гоголя. В 1875 году Куинджи едет в Париж. Он встречается с Репиным, посещает выставки, в том числе модного в то время художника Мариано Фортуни, которого Илья Ефимович обожал. Однако симпатии Куинджи принадлежат художникам барбизонской школы. После посещения мировой столицы искусства стиль Куинджи обретает зрелость — в Париже художник смог лучше понять самого себя. И хотя он не пошёл по пути импрессионизма, но явно уловил новейшие тенденции — и в картинах Куинджи свет не менее важен, чем у импрессионистов. Впрочем, «Украинская ночь» ближе к искусству символизма — глядя на этот лунный пейзаж, нельзя не вспомнить «Остров мёртвых» Арнольда Бёклина.

Фантастическая эффектность полотна вызвала оживлённые споры. Чего же здесь больше: художественного таланта или желания эпатировать публику? Этими вопросами задавались и зрители, и критики, и живописцы, и коллекционеры. Через два года по поводу «Вечера на Украине» (1878) — продолжения «Украинской ночи» — Крамской напишет: «Свет на его предметах, да, это наслаждение, это поэзия, но само по себе оно слепит и только. Что хорошего в луне, этой тарелке? Но мерцание природы под этим лучами — целая симфония…»

Картина завершает северную трилогию Куинджи — вместе с пейзажами «Ладожское озеро» (1873) и «На острове Валааме». Однако в отличие от ранних пейзажей «Север» — уже не ученическая работа. Здесь художник свободно обращается с цветом и композицией, буквально дразня зрителей мастерством. Он сильно занижает линию горизонта, так что основное пространство картины занимает небо. Внимание привлекают даже не сосны на краю обрыва, но сам воздух. Куинджи оставляет не записанными участки холста, как это делали импрессионисты, и это придаёт картине особую свежесть. Как импрессионисты, он пишет лилово-розовое муаровое небо, применяя принцип раздельного мазка. Впоследствии критики не раз называли художника «русским импрессионистом», то есть «впечатленцем». И наконец, ещё один секрет: чтобы достичь эффекта перламутрового неба, он использует подмалёвок (самый нижний слой живописи), который при освещении картины как будто «подсвечивает» её изнутри. «Север» был показан на выставке передвижников вместе с двумя другими работами — «Берёзовой рощей» и «После дождя», — и все три полотна купил Третьяков. Бесконечная даль, прозрачный воздух, коряжистые сосны, вечный холод — кажется, Куинджи написал не просто пейзаж, но обобщённый образ Русского Севера. Однако в этой картине он прощается с «северной» темой — на Валаам он больше не вернётся.

«Куинджи завладел, видимо, солнечным светом, как ни один художник в мире. Художник изобрёл этот свет…» — газеты с восторгом писали о новом полотне Куинджи, которое ошеломило посетителей 7-й передвижной выставки 1879 года. Рядом висели картины других флагманов передвижничества: «Царевна Софья» Репина, «Преферанс» Васнецова, «Осуждённый» Маковского. Однако «Берёзовая роща» ослепляла почти физическим ощущением солнечного света, который и стал главным героем картины. За овладением «световым» эффектом стояли научные штудии Куинджи, над которыми многие посмеивались: он посещал лаборатории химика Дмитрия Ивановича Менделеева и физика Фёдора Фомича Петрушевского, изучал открытия в области оптики — в общем, экспериментировал. Сам мотив надолго захватывает живописца — «берёзы» встречаются у него и после 1900 года. Искусствовед и художник Игорь Грабарь заметил, что после Куинджи берёзы вошли в моду у молодых живописцев. Кроме того, художник мастерски кадрирует пейзаж — срезает верхушки деревьев, чтобы открыть пространство вдаль, и работает контрастными пятнами цвета, чтобы воссоздать впечатление залитой солнцем рощи. 

Седьмая передвижная выставка сыграла большую роль в жизни Архипа Ивановича: это был первый раз, когда художник выставлялся в товариществе в качестве полноправного члена, и он же стал последним. Вскоре вышла статья, в которой неизвестный критик писал, что Куинджи — «однообразный талант, суть живописи которого в особом освещении, которым он часто злоупотребляет». Как потом оказалось, автор статьи — передвижник Михаил Клодт. Архип Иванович потребовал исключить Клодта из товарищества, однако Куинджи не пошли на встречу, и тогда ряды передвижников покинул он сам.

Разрыв с передвижниками случился не только из-за скандала с Клодтом. Куинджи говорил, что в любом случае покинул бы товарищество. К 1880 году художник имел собственное представление об искусстве, и оно было далеко от критической оптики передвижников. Уже тогда он всецело увлёкся самой живописью и её возможностями, выходя в своих поисках за рамки реализма. Кроме того, Куинджи был настолько знаменит, а его картины имели такой успех у коллекционеров, что он мог позволить себе лишиться поддержки товарищества и идти своей дорогой. Впрочем, со многими передвижниками он сохранил тёплые отношения и нередко участвовал в дружеских посиделках.

«Лунная ночь на Днепре» стала главным шедевром Куинджи. Показ картины художник превратил в настоящее шоу, которому предшествовала массированная пиар-компания. Ещё до того, как художник закончил свою работу, он приглашал в мастерскую влиятельных в сфере культуры людей — так что молва о новом шедевре пошла задолго до открытия выставки. Один из посетителей — не кто иной, как Иван Сергеевич Тургенев, — даже рассказал о картине великому князю Константину Константиновичу, который купил полотно ещё до вернисажа.

Да и сама выставка превратилась в драматический спектакль. Одну единственную картину показывали в тёмной, задрапированной чёрной тканью комнате. «Лунная ночь» была освещена лишь светом электрической лампы. Зрители пребывали в восторге и недоумении. Все гадали, как мог художник так правдоподобно изобразить лунный свет и дрожание реки. Ходили слухи, что Менделеев помог Куинджи изобрести особые, «лунные» краски. А кто-то подозревал, что картина написана на стекле и подсвечена лампой сзади. Всего же выставку посетили почти 13 000 человек — по тем временам немыслимый успех. Секрет «Лунной ночи» был «прост» — Куинджи достаточно изучил оптические законы и применил полученные знания в живописи. Художник играл фактурами: он сочетал густо написанные места с тонкими слоями краски. Свет, попадая на поверхности разной плотности, отражался по-разному, создавая ощущение свечения. Так, пастозно написанные луна и блик на воде максимально отражали электрический свет. А ещё художник оставил в некоторых местах незакрытым подмалёвок — самый нижний слой живописи, что также поддерживало эффект мерцания. Эксперимент с красками тоже имел место. Куинджи использовал новые пигменты — к сожалению, неудачно: ещё при жизни художника картина потемнела, хотя и не потеряла своей «магии».

«Днепр утром» — одна из последних картин, которые художник выставил перед длительным периодом затворничества. Архип Иванович показал этот пейзаж в 1882 году вместе с «Ночью на Днепре» и «Берёзовой рощей» — на этот раз при дневном свете. Это полотно относится к короткому и яркому периоду жизни Куинджи, когда он, будучи в зените славы, на протяжении двух лет устраивал персональные выставки, имевшие невероятный успех.

В «Днепре утром» Куинджи передаёт состояние, противоположное ночным драматическим пейзажам. Здесь царит умиротворённое настроение, свойственное пробуждающейся природе. Куинджи удалось передать бесконечное пространство, саму даль и даже — тишину. Он мастерски играет молочно-жемчужными тонами, из которых соткан воздух над Днепром. Графитным карандашом намечены облака, цветы и травы на переднем плане, рябь на воде, что придаёт пейзажу ещё большее правдоподобие. 

После 1882 года художник почти на 20 лет закрывает от зрителей двери своей мастерской. По свидетельству уполномоченного передвижников Якова Минченкова, Куинджи объяснил своё решение прервать выставочную деятельность так: «…художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть. А как только голос спадет — надо уходить, не показываться, чтоб не осмеяли». Он ощущал, что «голос начал спадать», а потому продолжал работать для себя, о чём не знали ни его друзья, ни коллеги по академии.

Хотя Куинджи отказался от публичного показа своих работ, он продолжает интенсивно заниматься живописью. Всего за время затворничества им было создано 500 живописных и 300 графических произведений. Он по-новому пишет свои самые знаменитые картины и одновременно разрабатывает новые сюжеты.

Радуга — один из мотивов, над которым Куинджи работал во время своего молчания много лет. Композиционно это вариация картины «После дождя». Художник написал множество вариантов полотна, создавая смелые и по сути своей авангардные живописные решения. «Глубокомысленный грек», как называли Куинджи друзья, обожествлял природу. Ему, как ни никому в русском искусстве, был близок пантеизм. Современники вспоминали, что он не мог убить даже крошечную букашку. Легендой стала и любовь Куинджи к птицам — художник давал им приют на крыше своего дома, да ещё и самолично лечил. Долгие часы Архип Иванович проводил за созерцанием природы. Сейчас всё чаще говорят о близости художника русской философии конца XIX века: «интуитивный философ», он обращался к мотиву радуги как к мистическому явлению. Образ радуги занимал большое место в софиологии — важном разделе русской религиозной мысли. Софиологи воспринимали радугу как живой образ всеединства, в котором неразрывно соединены земля и небо.

В 1901 году Куинджи внезапно прервал почти 20-летнее молчание, устроив несколько закрытых домашних показов. Близким знакомым он представил четыре новых произведения. Среди избранных зрителей были художники Илья Репин, Константин Маковский, Михаил Боткин, химик Дмитрий Менделеев с супругой, писательница Екатерина Леткова и архитектор Николай Султанов. Часть работ представляли варианты куинджиевских шедевров — «Вечер на Украине», «Днепр», «Берёзовая роща».

Кто-то мог предположить, что у художника истощилась фантазия и он повторяется, но варианты одного сюжета писали и импрессионисты, передавая неповторимость пейзажа в разное время суток. Кстати, Александр Бенуа считал, что Куинджи сыграл роль русского Клода Моне, «показавшего прелесть самой краски, её вибрирования, её звона». 

Но одна картина была написана на совершенно новый, не свойственный для Куинджи сюжет — «Христос в Гефсиманском саду». Критик Иероним Ясинский, посвятивший этому показу статью «Магический сеанс у А. И. Куинджи», писал: «…мы увидели тёмный густолиственный кедровый и масличный сад на горе Елеонской с яркой тёмно-голубой прогалиной посредине, по которой, облитый тёплым лунным светом, шествовал Спаситель мира. Это — не лунный эффект, это — лунный свет во всей своей несказанной силе, золотисто-серебряный, мягкий, сливающийся с зеленью дерев и травы и проникающий собою белые ткани одежды. Какое-то ослепительное, непостижимое видение…»

Товарищи по передвижничеству нередко обращались к библейским сюжетам, но у Куинджи фигура Христа предстаёт именно тем, чем в христианстве является изначально, — самим Светом. И хотя критики часто обвиняли художника в погоне за пустыми эффектами, эта картина — ещё одно свидетельство, что художник придавал свету чуть ли не религиозное значение.

Пусть сам Куинджи считал, что его «голос ослабел», но работы, написанные в «годы молчания», свидетельствуют об обратном. Всенародно любимого «шедевра» он действительно не создал, зато в своих поисках вплотную приблизился к беспредметности. За закрытыми дверями мастерской и на пленэре Куинджи работал над различными мотивами. Закат, рассвет, ночь, дубы, радуга, море — серии пейзажей складывались почти что в музыкальные сюиты. Одним из любимых куинджиевских мотивов становятся горы — Кавказа и Крыма.

Впервые Куинджи посетил Кавказ в 1888 году по приглашению художника Николая Ярошенко. Космические виды кавказских гор он изображал в разное время суток. Куинджи теперь не привлекают сиюминутные драматичные состояния природы, он всё больше идеализирует пейзаж, доводя реальность почти до знака. Он настолько смело обобщает изображение, что в своих поздних этюдах оказался как никогда близок к абстракции.