15 фактов о Василии Сурикове

Суриков гордился своим происхождением: «Со всех сторон я природный казак. Мое казачество более чем 200-летнее». По одной версии, предки художника пришли с Дона завоевывать Сибирь вместе с атаманом Ермаком в XVI столетии. Казаки Суриковы обретались в Верхне-Ягирской и Урюпинской станицах. В 1622 году они упоминаются как основатели Красноярска. По другой версии современных исследователей, Суриковы с Ермаком не приходили, и откуда пошел род, так до сих пор и не ясно.

Полотно «Покорение Сибири Ермаком» — несомненный гимн любимой Сибири и прямая отсылка к родовой истории автора, вольнолюбивым предкам, сражавшимся с полчищами Кучума. Так думалось Сурикову: «В Сибири народ другой, чем в России: вольный, смелый... Мощные люди были. Сильные духом. Размах во всем был широкий».

Отец художника Иван Васильевич Суриков (1806–1859) служил губернским регистратором в Красноярске. Вечерами, по воспоминаниям, он любил играть на гитаре, петь старинные казацкие песни. Голос имел звучный. Когда Василию стукнуло шесть, родителя перевели в лежавшее в степи село Сухой Бузим служить в акцизном управлении.

Суриков, хотя и прожил потом в Москве много лет, всегда «одним глазом глядел в Сибирь». Гимны малой родине — это не только большие исторические полотна Сурикова, первого художника Красноярска, но и портреты местных жителей, многочисленные пейзажи, воспевающие красоты края, акварели «Деревня у подножья гор», «Минусинская степь», «Торгошино», «Окрестности Красноярска».

Полтора десятка раз художник возвращался в родные места. Дата последней поездки Сурикова в Сибирь —1914 год.

Четырехлетний Вася Суриков на сафьяновой обивке стула гвоздем нацарапал человечка, за что был примерно наказан родителями. Однако это не остановило начинающего художника. Через два года, воспользовавшись карандашом, он нарисовал Петра Первого. Мундир молодого царя Суриков раскрасил синькой, отвороты — раздавленной ягодой брусники. Начальный урок рисования преподал Семен, работник Суриковых, объяснив мальчику, как изобразить ноги лошади, согнутые в суставах. Первый учитель Василия, уже поступившего в Красноярское уездное училище, — Николай Васильевич Гребнев, выпускник Московского училища живописи, ваяния и зодчества по классу портретно-исторической живописи, в Красноярск приехал в 1856 году в звании свободного художника.

«Он меня учил рисовать, чуть не плакал надо мною. О Брюллове мне рассказывал. Об Айвазовском, как тот воду пишет, что совсем как живая», — вспоминал ученик. Гребнев явно угадал талант Сурикова, по воскресеньям брал его с собой на пленэр к берегам Енисея, учил технике акварели, показывал старинные гравюры, которые Василий старательно копировал.

«Ты будешь художником», — говорил Гребнев и не ошибся.

Талант сибирского паренька получил развитие благодаря одному богатому предпринимателю — владельцу золотоносных приисков.

Хронику событий описал сам художник:

Дорога заняла два месяца.

Благодетель художника, купец первой гильдии Петр Иванович Кузнецов, намывший золота в Енисейской и Томской губерниях, неоднократно занимал пост городского головы Красноярска и был не чужд прекрасному. Богач не только транспортировал двадцатилетнего Сурикова в столицу, но и выплачивал ему стипендию, пока тот учился в Академии художеств.

Василий Суриков бесконечно любил свою мать. В письмах обращался к ней исключительно на «вы». Хотя казачка Прасковья Федоровна Торгошина (1818–1895) грамоте обучена не была. Она принадлежала к старинному казачьему роду, упоминавшемуся еще в документах XVII века, основавшему Торгошинскую станицу на Енисее. Ее предок, пеший казак Яков Петров Торгоша. Торгошины издревле держали чайную торговлю с Китаем.

Прасковья Торгошина рассказывала сыну, что видела декабристов — Бобрищева-Пушкина и Давыдова, когда ездила причащаться в старый собор: «Они впереди всех в церкви стояли. Шинели с одного плеча спущены. И никогда не крестились. А во время ектеньи, когда Николая I поминали, демонстративно уходили из церкви».

В казачьей семье девиц учили вышивать, и умение это пригодилось рано овдовевшей Прасковье (отец художника умер от чахотки, когда жене было чуть больше сорока).

Чтобы заработать, рукодельница вышивала гладью, бисером, гарусом, плела кружева, украшала ткани травами и цветами, даже изобретала собственные узоры. По воспоминаниям сына, мать тонко чувствовала цвет, разбиралась в оттенках, в сундуке хранила парчовые повойники, расшитые шали и пестрые сарафаны.

Характер Прасковья Федоровна имела несговорчивый, но, понимая «тоску» сына по искусству, без тени сомнения благословила его на дальнюю дорогу в Петербург, в новую жизнь. Сын же потом при всякой возможности отправлял матери подарки: то сапоги, то платок, то теплую шубу.

В 1887 году Суриков писал портрет матери. Когда она скончалась, признавался брату: «Все хожу как в тумане. Слезы глаза застилают...».

В одно из воскресений Cуриков зашел послушать орган в католический собор Св. Екатерины на Невском проспекте. Звучал Бах. Там он увидел девятнадцатилетнюю Елизавету, дочь Августа Шаре, владельца мелкого предприятия по продаже почтовой бумаги. Осмелился раскланяться, потом и представиться. Наполовину француженка, по-русски она говорила с легким акцентом. Со стороны матери приходилась родственницей декабристу Петру Свистунову.

Сибиряк галантно предложил проводить барышню до ее дома на набережной Мойки. С тех пор каждые выходные Василий Иванович, живший в Москве, проводил ночь в трясущемся вагоне, чтоб хотя бы на полчаса, во время прогулки по Летнему саду увидеть Елизавету, Лилю.

Родители Шаре дали согласие на брак. Венчались 25 января 1878 года во Владимирском соборе Петербурга. Вечером молодые уехали в Москву.

Матери о своей женитьбе Суриков сообщил только после рождения старшей дочери Ольги. Вскоре родилась и младшая, Елена.

Елизавета Августовна для Сурикова нередко становилась моделью, например, для портрета дочери в полотне «Меншиков в Березове». Она сидит, закутанная в черное, на переднем плане картины.

То, что у возлюбленной неизлечимый порок сердца, художник знал и до свадьбы, но серьезного значения не придавал. После десяти счастливых лет брака весной 1888 года Лиля тихо угасла. Суриков погрузился в глубокую депрессию, два года не брал кисть в руки. Впрочем, его полотно «Исцеление слепорожденного Иисусом Христом» относится к тому же 1888 году. Но для публики картина предназначена не была: «Я ее лично для себя написал».

Суриков уезжает на родину в Красноярск, где брат художника уговаривает его начать работу над картиной «Взятие снежного городка».

Единственный в жизни официальный заказ Суриков получил в 1876 году, подписав контракт с комиссией по построению храма Христа Спасителя в Москве. Ему предстояло создать эскизы для фресок, посвященных ранней христианской истории. Василий Иванович спешил сообщить родным: «Дали очень трудные сюжеты, и именно: диспуты на Вселенских соборах. Картина будет громадная — семь аршин высоты и пять аршин ширины». Обещанное вознаграждение составляло 10 тысяч рублей.

«Работать для храма Спасителя было трудно. Я хотел туда живых лиц ввести. Греков искал. Но мне сказали: если так будете писать — нам не нужно. Ну, я уж писал так, как требовали. Мне нужно было денег, чтобы стать свободным и начать свое». Трудиться предстояло два года. Художнику выделили мастерскую в Петербурге. Когда эскизы многофигурных сцен были готовы, он переехал в Москву, чтобы приступить непосредственно к росписи в храме. Летом 1878 года «Вселенские соборы» были окончены. Автора наградили орденом Св. Анны III степени.

В 1931 году храм Христа Спасителя взорвали большевики. С ним были уничтожены оригинальные росписи Василия Сурикова.

Суриков, поселившийся в Москве, имел обыкновение прогуливаться к Кремлевским стенам. Однажды остановился у Лобного места. В воображении вспыхнула сцена казни. Сердце забилось, и художник понял, что если напишет то, что ему представилось, выйдет потрясающая картина.

Речь шла о событиях 1698 года: бунтах стрельцов и усмирении их молодым Петром.

«Торжественность последних минут мне хотелось передать, а совсем не казнь», — объяснял художник.

Начал готовиться к работе: обследовал Оружейную палату, изучил источники, главным образом воспоминания секретаря австрийского посольства Корба «Дневник путешествия в Московию». Первый набросок стрельцов был сделан в 1878 году.

Суриков снял небольшую квартиру на Зубовском бульваре. Холст шириной почти четыре метра стоял поперек комнаты под низким потолком чуть ли не диагонально. Требовались натурщики. Для рыжего стрельца в красной шапке Илья Репин посоветовал могильщика Кузьму с Ваганьковского кладбища. И модель еще пришлось уговаривать.

Для фигуры лежащего в телеге стрельца позировал крестьянин Саватеев из села Липицы Чернского уезда, где Суриков гостил в имении Дерягиных летом 1879 года. Моделью жены чернобородого стрельца стала Елена Дерягина, сестра Николая Бодаревского, сокурсника Сурикова по Академии художеств. Управляющий же этого имения Кузьма Шведов, по некоторым сведениям, был увековечен в образе Петра I, хотя была ли живая модель — до конца не ясно.

Чтобы добиться испуга на лице девочки на переднем плане, Василию Ивановичу приходилось пугать маленькую дочку Олю страшным чудищем из черного леса.

27 февраля 1881 года первая часть исторической трилогии, в которую позже войдут «Боярыня Морозова» и «Меншиков в Березове», была завершена.

Он был избран членом Товарищества передвижных выставок. По совету Репина «Утро стрелецкой казни» купил Павел Третьяков за 10 тысяч рублей.

Земляк Сурикова, врач и публицист Владимир Крутовский однажды заглянул к другу. Тот, показав ему на картину, спросил: «Как думаете, кто автор?». И получил ответ: «Точно не вы!».

Это была «Сцена из римского карнавала» — вещь, абсолютно не выдававшая руку «хрестоматийного Сурикова». Опершись на балюстраду, скрытую под ковром, кудрявая красотка вот-вот бросит букет вниз. Несмотря на темный фон, динамичная сцена пронизана весельем, светом, ароматом теплой ночи. Молодую смеющуюся римлянку в шелковом розовом домино (накидке с капюшоном) Василий Иванович увидел во время своего первого путешествия в Италию.

Сумма, вырученная от продажи «Утра стрелецкой казни» (1881), и позволила сибиряку наконец отправиться за границу. Ведь по окончании Академии художеств он рассчитывал получить Большую золотую медаль — таким образом поехать пенсионером в Европу, как полагалось, на три года. Но представленная на экзамен картина «Апостол Павел объясняет догматы веры» большинства голосов не собрала.

В Риме Суриков застал весенний праздник, карнавал, предваряющий Великий пост. Целыми днями счастливый, он бродил по улицам, прихватив с собой карандаш и акварель. И был совершенно очарован Италией.

Тот суриковский гранд-тур 1883–1884 годов подарил целую сюиту тончайших пленэрных штудий, таких как «Собор Св. Петра в Риме», «Миланский собор».

Суриков и Толстой познакомились в 1879 году, жили в Москве по соседству. В библиотеке Румянцевского музея их представил друг другу Илья Репин.

Сурикову знакомство со знаменитым писателем льстило — еще будучи десятилетним мальчиком, он прочитал толстовскую повесть «Детство» в журнале «Современник», принесенном отцом.

Однажды граф заглянул к художнику, работавшему над картиной «Утро стрелецкой казни». Долго сидел в молчании, затем спросил: «А скажите, как вы себе представляете: стрельцов с зажженными свечами везли на место казни?»

Суриков предположил, что так оно и было. Толстой убедил автора полотна, что руки у стрельцов должны быть закапаны воском, ведь телеги по дороге тряслись. Со словами «Вот глаз-то у вас!». Суриков схватил кисть, смешал на палитре белила и охру и исправил ошибку.

Дружба писателя и живописца продолжалась еще несколько лет. Тем временем серьезно заболела жена Сурикова. Толстой стал часто их навещать. Усаживался напротив лежащей в постели Елизаветы Августовны, занимал беседой, иногда надолго замолкая, пристально изучал ее лицо. Выспрашивал чахнувшую на глазах больную, что она переживает. Та все поняла и попросила мужа «не пускать больше этого страшного старика».

Следующий визит Толстого завершился, не начавшись. «Пошел вон, злой старик! Чтобы тут больше духу твоего не было!» — крикнул Суриков с лестницы.

После смерти жены Суриков вернулся в Красноярск. Работа над картиной «Взятие снежного городка» помогла вылечиться от тоски. Сюжет подсказал брат художника Александр, да и сам Василий Иванович с детства помнил эту старинную сибирскую игру.

Зимней забаве казаки придавались обыкновенно в последний день Масленицы. В деревнях изо льда и снега строились городки с зубчатыми крепостными стенами, снежными фигурами и пушками. Играющие разделялись на защитников и нападающих. Защитники отпугивали лошадей криками, хворостинами и даже холостыми оружейными выстрелами. Конные всадники поодиночке полным аллюром должны были прорваться сквозь ряды защитников, атаковать ворота и сбить перекладину.

Специально для дорогого земляка местные жители воспроизвели архитектуру снежного городка и инсценировали конный штурм.

Для усатого мужчины в богатой шубе позировал брат художника Александр Иванович, две женщины рядом в санях — племянница Сурикова Татьяна Дожомилова и жена красноярского врача Петра Рачковского Екатерина. Сани накрыты ковром, купленным в Тюмени. Критики язвительно называли произведения Сурикова «парчовыми коврами».

«Необычайную силу духа я тогда из Сибири привез», — передавал потом свои впечатления довольный художник. Картину он показал на ХIХ передвижной выставке в 1891 году. В 1900 году «Взятие снежного городка» на Всемирной выставке в Париже получило серебряную медаль.

Картину приобрел меценат Владимир фон Мекк за 10 тысяч рублей.

Суриков имел внешность, типичную для сибиряка: небольшого роста, как вспоминали современники, «плотный, с вздернутым носом, темными глазами, прямыми волосами, торчащими над красивым лбом, с прелестной улыбкой, с мягким, звучным голосом. Умный-умный, со скрытой, тонкой сибирской хитростью, он был неуклюжим молодым медведем, могущим быть, казалось, и страшным, и невероятно нежным. Минутами он бывал прямо обворожительным».

В юности, по воспоминаниям, участвовал в кулачных боях. Салонных обычаев и светского этикета не переносил. Слыл аскетом.

Как-то раз получил приглашение на вечер во дворец князя Щербатова, в котором был указан «дресс-код» — фрак.

«Им мало Сурикова! Им подавай его во фраке», — негодовал живописец. Разжившись где-то костюмом, отправил его князю в коробке, сопроводив визитной карточкой.

Домашний быт Сурикова был пронизан спартанским духом. Стены съемных жилищ, нередко отличавшихся скупой пустынностью, были голыми. Развешивать картины, ни свои, ни чужие, художник не любил. Из мебели имелось только самое необходимое: стол, стул, кровать, сундук с этюдами: «Один человек — один стул и одна тумбочка».

Мастерской в начале своей карьеры Суриков не имел. Крупные полотна нередко писал в зале Исторического музея.

Казалось бы, Суриков человеком был довольно скромным, застенчивым, не склонным к самолюбованию. Однако ж таланту своему, несомненно, отдавал должное.

Сохранилась история, поведанная пейзажистом Ильей Остроуховым. Как-то раз на пельмени собрались Василий Суриков, Виктор Васнецов и Василий Поленов. Начались тосты. Остроухов предложил выпить за трех присутствующих лучших художников. Вечерело. Первым ушел Поленов. Тогда Василий Иванович вновь налил вина и предложил выпить за здоровье оставшихся двух лучших художников — Васнецова и Сурикова. Теперь, посмотрев на часы, простились Васнецов и Остроухов. Спускаясь по лестнице, Васнецов шутливо заметил: «А вот теперь Василий Иванович налил еще одну рюмочку и выпил ее совершенно уже искренне за единственного лучшего русского художника — за Василия Ивановича Сурикова...».

Художник нередко обращался к автопортрету. В 1879 году Суриков видит себя в образе романтически восторженного, с горящим взором молодого человека, вкусившего славы.

Признанный мастер — в 1894 году в легкой импрессионистической манере горделиво изображает себя на фоне «Покорения Сибири Ермаком». Знаменитый маэстро — на автопортрете 1902 года суров и замкнут. За три года до смерти, когда уже сдавало здоровье, вновь анализирует себя. На глухом нейтральном фоне мы видим погруженного в себя мужчину с усталым, проницательным взглядом.

«Если я не держал кисть, то в руках у меня была гитара», — говорил Суриков. В музее-усадьбе в Красноярске хранится его семиструнная гитара из палисандрового дерева.

Суриков освоил игру на гитаре в юности и даже впоследствии переложил для нее «Лунную сонату» Бетховена: «Я люблю Бетховена. У него величественное страдание».

Учась в Петербургской Академии художеств, он «довольно порядочно обучился игре на фортепиано».

Работая над полотном «Боярыня Морозова» под Москвой, вечерами за десять верст шел к Третьяковым «послушать Баха».

Любопытно, что еще во время учебы Василий Иванович среди сокурсников приобрел прозвище Композитор, но отнюдь не за музыкальные успехи. А именно за талант прихотливого расположения множества лиц на полотне.

Суриков был знаком с литератором, издателем Петром Петровичем Кончаловским. Однажды тот пришел к художнику вместе с сыном, гимназистом Петей. Хозяин показывал гостям неоконченную картину «Покорение Сибири Ермаком». Петя Кончаловский, ставший художником, а впоследствии и одним из участников объединения «Бубновый валет», в феврале 1902 года посватался к дочери Сурикова Ольге (они познакомились еще в детстве).

Если отец жениха выбору сына обрадовался, то Василий Иванович был в ярости, даже плакал. Он считал, что из художника никогда не получится хороший муж. Ольга Васильевна укротила отцовский гнев, напомнив, что и сам он художник.

И вот уже Суриков пишет брату: «Нужно тебе сообщить весть очень радостную и неожиданную: Оля выходит замуж за молодого художника хорошей дворянской семьи, Петра Петровича Кончаловского. Фамилия хотя и с нерусским окончанием, но он православный и верующий человек».

Василий Иванович ценил новаторские, пусть и не близкие ему, поиски зятя, его живописный талант. Он рекомендовал кандидатуру Петра Кончаловского в качестве сценографа в частную оперу Зимина, где тот оформил пять спектаклей.

Суриков и Кончаловские многократно путешествовали вместе. По Транссибирской магистрали ездили в Красноярск, предприняли совместные поездки во Францию и Испанию, где вместе посещали корриду и нередко работали над одной и той же натурой. 19 марта 1916 года, держа зятя за руку, умирая, Суриков произнес: «Я исчезаю».

Единственным родным местом на земле Суриков считал двухэтажный деревянный дом в Красноярске на Благовещенской улице (ныне ул. Ленина, 98). Здесь знаменитый живописец родился 24 января 1848 года. Здесь прожил до двенадцати лет, за исключением двух лет, проведенных в селе Сухой Бузим, куда отправился на службу его отец.

Отсюда юношей он уехал в Петербург учиться, чтобы потом неоднократно возвращаться. После кончины жены Суриков хотел поселиться в родном доме навсегда. До последних дней в этих стенах прожили мать художника и младший брат.

Глава семьи Иван Суриков в 1830-е годы срубил дом из прочной лиственницы, не использовав ни единого гвоздя.

Типичный образец сибирской городской застройки с крыльцом со двора обшит тесом, обнесен глухим заплотом и обрамлен постройками: баней, флигелем, амбаром и конюшней. Суриковы занимали первый этаж, второй сдавали в аренду.

Говорят, Ленин, прибывший в Шушенскую ссылку, зашел-де в дом Сурикова и в задумчивости произнес: «Великие люди не особенно стесняются в выборе места для своего рождения».

В доме, переданном дочерями художника в дар Красноярску, в 1948 году открылся музей. Интерьер комнат, больших и низких, сохранен. В музее-усадьбе можно увидеть около сотни работ Сурикова, этюды к его знаменитым полотнам и много фотографий.