15 фактов об Иване Шишкине

Современники называли Ивана Ивановича Шишкина «лесной богатырь-художник», «царь леса» не только за его картины, воспевающие мощь и величие русской природы. Он и внешне напоминал могучего царя лесного царства. «Это был прекрасный человек, с виду суровый, на самом деле добряк, по внешности волостной старшина, на самом деле тончайший художник. Наружность его была типично великорусская, вятская. Высокий, стройный, красивый силач, с зорким взглядом, густою бородой и густыми волосами» — это описание внешности Шишкина оставил Дмитрий Успенский. Другой современник художника, живописец и педагог Николай Иванович Мурашко, добавляет: «Знаете ли вы Ивана Ивановича Шишкина? Это большой человек, с проседью, подстриженная борода, временами щеголь, а иногда в пиджаке таком, что подумаешь, в какой глубокой древности теряется фасон его». Физическая сила Шишкина была необыкновенна, рассказывают, что он сгибал руками железный прут в три пальца толщиной.

Работоспособность Шишкина была феноменальной. «Работать! Работать ежедневно, отправляясь на эту работу, как на службу. Нечего ждать пресловутого “вдохновения”… Вдохновение — это сама работа!» — говорил художник. Летом он отправлялся на этюды в разные лесные места России, ежегодно писал в мастерской огромные полотна для передвижных выставок. До самых последних лет жизни он сохранил творческую энергию. Любимая работа выводила его из самых тяжелых депрессий после перенесенных жизненных невзгод.

Этот признанный при жизни художник на протяжении всего творческого пути постоянно сомневался в себе. В начале учебы в Петербурге он даже собирался покинуть Академию художеств, если не получит первой золотой медали, а позднее, уже будучи известным пейзажистом, искренне удивлялся, что его картины продаются за большие деньги… Мнительность он называл своим главным недостатком.

Иван Иванович Шишкин родился 13 (25) января 1832 года в Елабуге, городке, который находится на границе Вятского края и Татарстана. Детство будущего художника прошло в патриархальной купеческой среде. Его отец был известным в городе человеком: торговал зерном, не был чужд и общественных интересов — избирался городским главой, интересовался историей, археологией. Отец настоял на хорошем образовании сына: сначала мальчик обучался в уездном училище, затем был отправлен в Казанскую гимназию. Проучившись четыре года в гимназии, юноша объявил родителям, что он не желает в нее возвращаться, потому что не хочет становиться чиновником. Преодолев сопротивление родных, в начале 1852 года Шишкин отправился в Москву, где поступил в Московское училище живописи ваяния и зодчества.

Среди преподавателей училища наибольшее влияние на Шишкина имел Аполлон Мокрицкий. Именно Мокрицкий стал применять в училище педагогическую систему Алексея Венецианова, замечательного русского художника начала ХIХ века. В жанровые работы Венецианова, во многом еще идиллические по настроению, впервые «ворвалось» холодное северное небо, поля и луга русской равнины с их скромными, «негромкими» красками. Следуя заветам Венецианова, Мокрицкий преподавал своему талантливому ученику чуткое восприятие живой натуры, что означало, по словам Шишкина, «правильное развитие любви и понимания искусства». На долгие годы Мокрицкий станет постоянным наставником и другом Шишкина, будет поддерживать его советами во время творческих сомнений.

В январе 1856 года Шишкин переехал в Петербург и поступил в Императорскую Петербургскую Академию художеств.

Сам Иван Иванович вспоминал о своем обучении так: «Перейдя в академию, я три месяца прорисовал в натурном классе и бросил; поступил к профессору Маркову, но он обругал меня за пейзаж и послал к С.М. Воробьеву — художнику и учителю бездарному; во все время пребывания моего в академии от него ничем не пользовался и не научился. Являлись мы обыкновенно раз в год на экзамен этюдов и рисунков с натуры — до нас прежде этого обычая не было; нам давали медали и награды; не зная лично ничего, мы не знали, за что нас хвалили и порицали». Систему обучения в Академии художеств Шишкин будет критиковать и в зрелые годы. Все это позволит ему в 1870 году стать одним из самых убежденных и деятельных членов Товарищества передвижных художественных выставок и до конца жизни отстаивать реалистические и демократические принципы в искусстве.

Из переписки мы узнаем, что Шишкин был усердным прихожанином церкви при академии. В одном из писем этого времени он замечает, что «живопись — есть немая, но вместе теплая, живая беседа души с природою и Богом». В этих рассуждениях начинающего мастера очень сильное ощущение первородства природы, стремления постичь ее законы ее красоты.

В апреле 1862 года Шишкин как пенсионер Академии художеств отправился в заграничное путешествие, которое длилось около четырех лет. Он посетил Берлин, Дрезден, путешествовал по Саксонской Швейцарии, совершил поездку в Богемию, жил в Праге. Летом 1864 года Шишкин работал в Дюссельдорфе, изучал приемы профессоров-пейзажистов знаменитой Дюссельдорфской школы. Самый большой успех выпал на долю пейзажа «Вид в окрестностях Дюссельдорфа» — за него Шишкин был удостоен звания академика живописи.

В письмах и дневниках выпускника академии Шишкина нет ни малейшей подобострастности перед заграницей. Отмечая уют и благоустроенность городской жизни в Германии, он беспощаден в оценке современных европейских мастеров: «Мы по невинной скромности себя упрекаем, что писать не умеем или пишем грубо, безвкусно и не так, как за границей, но, право, сколько мы видели здесь в Берлине — у нас гораздо лучше <…>. До сих пор из всего, что я видел за границей, ничего не довело до ошеломления, как я ожидал, а, напротив, я стал более в себе уверен…» Ему претят «до омерзения расчищенные немецкие пейзажи». «Черт знает, зачем, зачем я здесь, зачем сижу в номере Штадт Кобурге, отчего я не в России, я ее так люблю!» — восклицает художник в одном из писем.

Еще во время пребывания за границей Шишкин окончательно осознал свое призвание художника русской природы. Его не пленила таинственная красота готических переплетов соборов Праги, «надоедают все эти подвиги и прихоти королей, и светских, и духовных <…>. Это мертвечина, а мне бы скорее на натуру, на пекло красного солнышка <…>. Что может быть лучше природы, да еще и не искаженной подвигами человечества!»

У него была душевная потребность вновь и вновь возвращаться в родные с детства места, где он впервые был заворожен природой, ощутил с ней душевное родство.

Шишкин никогда не разменивался на разные жанры, не скакал от замысла к замыслу. Сосредоточенность и серьезность, повторяемость в его пейзажах одних и тех же мотивов природы — отличительная черта его как мастера. У него не было жажды разнообразия: много раз он варьировал однажды найденные темы. Например, сверкающий ручей в глубине леса можно встретить и на живописных полотнах, и в офортах, и в многочисленных рисунках.

Шишкина в пейзаже не привлекали изменчивые, переходные состояния времен года или времени суток. У него почти нет весенних и осенних пейзажей. На холстах царствует лето в зените яркого дня, лишь изредка встречаются мотивы тумана или летнего дождя. Даже деревья, которые выбирает художник для своих картин, обладают качествами неизменности и долгожительства: это прежде всего хвойные породы — сосны и ели, а также громадные дубы. Все ярко, эффектно, выпукло, ощутимо; вся природа живет в разумно организованном, рационально изученном мире. Он избегает изображения случайной текучести жизни, занят преимущественно формой, но эту самую форму он знает «ученым образом».

В «объективном» искусстве Шишкина не было места причудам почерка, попыткам наделения живописной ткани своими эмоциями. Шишкин был влюблен не во что-либо скрытое в красоте природы, не в тайное, а во всю ее внешность: в строгие, ритмичные линии сосен, в гладь широких рек, в журчание прозрачных лесных ручьев, а главное — в щедрое солнце, которое торжественно царит над миром. Еще при жизни Шишкину ставили в вину то, что он не поэт, что у него нет той струнки, которая, по выражению Крамского, «могла бы обращаться в песню». Но в пейзажах Шишкина есть особая поэзия и особый музыкальный лад: не лирический стих, а величавая ода; не песня, а торжественный гимн.

Шишкин совершил революцию в положении графики в иерархии изобразительных искусств конца ХIХ века. Раньше в России художники и коллекционеры относились к рисункам как к «рабочему материалу», не придавали им значения самостоятельного художественного произведения. Шишкин первым выставил свои рисунки и гравюры вместе с живописными работами.

Шишкин, несомненно, один из лучших рисовальщиков ХIХ века. На протяжении всей жизни он рисовал много, увлеченно, виртуозно работая в разных техниках — карандашом, пером, сангиной, углем. В рисунках Шишкина больше поэзии и изящества, чем в живописи, в них ощущается та особая «музыка карандаша», которой так недостает в его больших, тщательно законченных картинах.

По воспоминаниям художника Николая Киселева, Шишкин изумительно знал анатомию разных деревьев, часто говорил: «Такой березы не может быть», «Эти сосны бутафорские». «Анатомия» царства природы в рисунках мастера не является самоцелью — она всегда соединяется с волшебной «музыкой карандаша». Репин, наблюдавший за работой Шишкина на вечерах Артели, вспоминал: «Публика, бывало, ахала за его спиной, когда он своими могучими лапами ломового и корявыми, мозолистыми от работы пальцами начнет корежить и затирать свой блестящий рисунок, а рисунок, точно чудом или волшебством каким, от такого обращения автора выходит все изящней и блистательней».

Словно «ощупывая», тщательно очерчивая тонко отточенным карандашом форму отдельных предметов, в лучших своих работах Шишкин никогда не забывает о том, что графика — это искусство «умолчания». Несколькими скупыми линиями, полунамеками иногда удается выразить больше, чем тщательной прорисовкой.

В середине ХIХ века в России еще не существовало техники репродуцирования живописных и графических работ. Единственным способом тиражирования была возможность перевести рисунок или картину в гравюру.

Офорты Шишкина очень напоминают рисунки пером. Это неслучайно: техника офорта предполагает свободный рисунок поверх плоскости металлической доски, покрытой мягким лаком. Издатель офортов Шишкина вспоминал: «Он не только печатал листы, но и варьировал их до бесконечности, рисовал на доске краской, клал новые тени, делал другие пятна, звезды, лунные блики…» В офортах Шишкина отчетливее, чем в живописи художника, чувствуется творческое преображение натуры, завораживает мастерское владение быстрым штрихом, которым создаются и материальные формы, и прозрачные тени, и солнечные блики.

Самая спорная и противоречивая часть творческого метода и педагогической системы Шишкина — это обучение работать по фотографии. Фотография, по его мнению, «единственная посредница между натурой и художником и самый строгий учитель <…> В одну зиму работы разумной с фотографии можно научиться писать и воздух, т. е. облака, и деревья на разных планах, и даль, и воду, словом, все, что Вам нужно. Тут можно незаметно изучить перспективу (воздушную и линейную), и законы солнечного освещения и проч. и проч.». Вероятно, что работа по фотографиям казалась Шишкину наилучшей заменой рисования с «мертвых гипсов».

Шишкин был строгим педагогом: жестко критиковал ошибки в работах учеников, нередко задевая их самолюбие, часто не обращая внимания на интересные творческие достижения. Ученики его боялись. Один из учеников Шишкина, Андрей Шильдер, рассказывал, что он «иногда, завидя издали фигуру Ивана Ивановича, направляющегося в его сторону, не мог удержаться и, оставив этюд и палитру, буквально уползал в кусты, как уж, а потом изворачивался, как мальчишка, объясняя свое отсутствие».

Среди учеников Шишкина по академии мы почти не встретим фамилий известных мастеров. Наибольшая известность выпала Андрею Шильдеру и Владимиру Менку — их работы покупал Павел Третьяков.

В 1894 году Шишкин вместе с Куинджи стал преподавать в пейзажном классе Академии художеств. По характеру и по педагогической системе эти два мастера были антиподами. Шишкин обучал прежде всего рисунку, Куинджи же требовал от своих учеников обращать внимание на саму «соль» живописи — краску, передавать поэтическое настроение. Поэтому первоначально мастера договорились преподавать совместно, между их мастерскими была сделана дверь. Но потом все расстроилось. Однажды дверь оказалась заколоченной. «Иван Иванович видел, что его ученики только и думают, как бы пойти в мастерскую Куинджи, где всегда было очень весело, поднимались разные вопросы и от них не требовали постоянной работы», — вспоминала его племянница. Вскоре Шишкин окончательно поссорился с Куинджи, стал ходить в академию все реже, а в ноябре 1895 года подал в отставку.

В личной жизни художника преследовали неудачи. В первый раз он женился в 1868 году на сестре художника Федора Васильева, Евгении Александровне Васильевой. Он был прекрасным семьянином, умел создать уют и достаток в семье, заботился о своих маленьких детях. В 1869 году на свет появилась дочь Лидия, в 1871-м — сын Владимир. С 1872 года начинается полоса несчастий: скончался отец, затем маленький сын Владимир. Через год умерла от чахотки жена, оставив художника с дочерью и малолетним сыном Константином. Вскоре не стало и Константина. Шишкин тяжело переживал смерть близких, впал в хандру и апатию, начал, как вспоминала племянница художника, «пить не в компании, как раньше, а дома, постоянно, и его некому было удержать; в своей теще, которая поселилась у него, он находил даже поддержку этому <…>. Его характер портился, так как ничто не влияло на него так ужасно, как водка…»

В 1881 году снова удар судьбы: внезапно умерла после родов вторая жена Шишкина, Ольга Антоновна Лагода, талантливая художница, оставив месячную дочь Ксению. От тяжелой депрессии мастера всегда спасала любимая работа и творческое тщеславие. Все заботы о маленькой Ксении взяла на себя сестра умершей жены — Виктория Антоновна. Родственница Шишкина Александра Тимофеевна Комарова отмечала, что Шишкин в конце жизни был обласкан вниманием друзей и родных, умел обустроить и украсить свой быт: «…обладал удивительным вкусом и уменьем убрать комнаты, и они с Викторией Антоновной иногда перед балом чуть не всю ночь сами вешали портьеры, приготовляли какое-нибудь особенное убранство залы, которая служила Ивану Ивановичу и мастерской».