27 апреля 2021

Фонотека Плейлист романтизма

Романтизм нашел свое отражение во многих видах искусства. В музыке первой половины XIX века он проявился чуть позже визуальных видов искусства, но его влияние на развитие музыки ощущается и сегодня. Критик Алексей Мунипов по предложению редакции Лавруса собрал расширенный плейлист романтизма, от Людвига ван Бетховена до избранных героев современной музыки.

Автор: Алексей Мунипов

Содержание статьи

Романтизм стал заметен в музыке, когда в других искусствах он уже вовсю полыхал. Отсчет принято вести от позднего Бетховена: темный надрыв его поздних струнных квартетов и экстатический финал Девятой симфонии — типичные образцы романтизма. Музыка внезапно заговорила от первого лица и обрела нового героя — собственно, самого композитора. Это он мечется в галлюцинациях «Фантастической симфонии», оплакивает свой мир в «Зимнем пути» и роняет хрустальные бусины меланхолии в ноктюрнах и мазурках. Сочинители и музыканты повсюду, от России до Мексики, осваивают новые эмоциональные состояния с немецкими названиями: Weltschmerz («мировая скорбь»), Sehnsucht («томление духа»). Степень этого томления легко почувствовать в знаменитом вагнеровском «тристан-аккорде» — неопределенно-тревожном сгустке нот, который не находит разрешения на протяжении всей пятичасовой оперы. К французской Mal du siècle (болезни века, то есть байроническому пессимизму) добавляются английская хандра и русский сплин, и тысячи слушателей валятся в изнеможении на свои оттоманки под звуки Шумана, Шопена, Верди, Вагнера, Мендельсона. Эпоха рождает фигуру демонического дирижера, взлетевшего над толпой, и музыканта-виртуоза, этой толпой повелевающего, а также новые жанры — прежде всего размашистый концерт, где виртуозу вторит (или спорит с ним) громадный симфонический оркестр, выполняющий роль хора из древнегреческой трагедии.

После Второй мировой романтизм ненадолго стал неприличным: лучшие умы эпохи бьются над композиторскими техниками, исключающими самовыражение в принципе. Алеаторика, додекафония и тотальный сериализм — это музыка, в которой композитора в идеале не должно быть видно вовсе. Но пока послевоенный авангард боролся с призраком романтизма, тот начал новую жизнь в поп- и рок-музыке. Из проклятых рок-поэтов нового времени можно составить город, и все они наследуют Байрону, Китсу и Шелли. Скажем, дилановская «Tangled Up In Blue» — образцовая романтическая канцона. В 1963 году группа The Fugs одной из первых кладет на музыку стихотворение Блейка, а Джим Моррисон заимствует у Блейка даже название группы (опосредованно, через Хаксли — «Двери восприятия», название его знаменитой книги, использует блейковскую метафору из «Бракосочетания Рая и Ада»). Он также цитирует его в дебютном альбоме, явно неслучайно — его любимым профессором в UCLA был выдающийся исследователь литературного романтизма Фредерик Барвик. Патти Смит вставит «Мой блейковский год» в великий альбом «The Horses» и станет председателем общества Блейка в Великобритании, а «Песни невинности и опыта» будут процитированы десятки раз (альбом U2 — самая очевидная, хоть и не самая убедительная попытка). Cure вдохновляется «Адонисом» Шелли, а Джаггер читает его вслух в телеэфире, строчкой из Шелли завершает свой хит Scritti Politti («Like lions after slumber, in unvanquishable number», или, в переводе Бальмонта, «Восстаньте ото сна, как львы, вас столько ж, как стеблей травы»). Бесчисленным отсылкам к романтической поэзии у Ника Кейва посвящены объемные академические сборники — «Where the wild roses grow» рифмуется с «Одой меланхолии» Китса, «Henry Lee» — с «Annabel Lee» Эдгара По. Стихи романтиков XIX века можно класть на музыку целиком, как это сделал Леонард Коэн с байроновским «Go No More A-Roving», и никто не заметит подмены. Что уж говорить про отсылки не к букве, а к духу — готик-рок, глэм-рок, нью-вейв, эмо и даже гангста-рэп наследуют картинам Каспара Фридриха, текстам Шатобриана и стихам Гейне. Весь хеви-метал со всеми его тревожными разновидностями — продолжение Schwarze Romantik, «темного романтизма». А Sehnsucht — это теперь не только картина Оскара Цвинчера и шеллиевское «чувство святое, что манит куда-то далеко», а еще и альбомы Rammstein и Lacrimosa, и песня группы Einstürzende Neubauten.

Появление «новых романтиков» довершает дело: Visage, Spandau Ballet и Duran Duran даже внешне пытаются походить на Байрона и Браммела, а их альбомы — это энциклопедия романтических трюизмов. Термин new romantics рождается в клубах (конкретно в лондонском клубе Blitz), а широкая публика увидит странно одетых blitz kids в массовке клипа «Ashes to Ashes»: они сопровождают Дэвида Боуи, идеального романтического героя. Сквозь синтипоп и новую волну просвечивают знакомые мотивы: «Enjoy the Silence» Depeche Mode — это парафраз одновременно Шелли и Тютчева. Искать байронизм в песнях «Кино», дендизм у «Оберманекенов», романтику ночи у «Технологии», «Ночного проспекта» и «Николая Коперника» — занятие несложное, экзамен с такими билетами невозможно завалить. Впрочем, эти темы легко угадываются у кого угодно, от Леди Гаги до Моргенштерна. «Классицизм — это здоровье, романтизм — болезнь», — заключил когда-то Гете. Мама, мы все тяжело больны. Я, наверное, возьму больничный лист.