История одной картины «Портрет неизвестного в треуголке» Фёдора Рокотова

Среди камерных портретов Фёдора Степановича Рокотова особое место занимает «Портрет неизвестного в треуголке», пленяющий теплотой и мягкостью образа. Произведение написано с необычайной легкостью и живописным блеском. Юношеское лицо с живыми глазами, нежным розовым румянцем озарено ласковой улыбкой. Персонаж облачен в черный прозрачный плащ (домино) с капюшоном и треуголку со сверкающим аграфом. Свобода живописи, богатство оттенков, переходы и движение цвета создают живую красочную поверхность, сообщая трепетную жизненность всему облику молодого человека. В нем есть что-то манящее, обаятельное и затаенное. В этом портрете захватывает та поэтическая одухотворенность, то претворение конкретного человека в поэтический образ, которые свойственны всему творчеству Рокотова.

Портрет был передан в Третьяковскую галерею в 1930 году из Государственного Исторического музея, куда он поступил в 1889 году из Рузаевки от Е.М. Сушковой, наследницы владельцев усадьбы.

Усадьба Струйских Рузаевка располагалась в Инсарском уезде Пензенской губернии, в 25 километрах от Саранска, на высоком правом берегу реки Инсар. Обнесенная высоким земляным валом с караульными башнями, она напоминала рыцарский замок. Центром усадьбы являлся главный каменный дом с двумя одноэтажными флигелями.

И.М. Долгоруков, русский поэт, вице-губернатор Пензенской губернии, посетивший Рузаевку, отмечал добротность и основательность имения: «В Рузаевке прекрасный сад, широкие дороги, везде чисто и опрятно. Дом огромный, в три этажа, строен из старинного кирпича, но по новейшим рисункам. В селении два храма, один старинный, в нем вся живопись иконная на итальянский вкус. Другая церковь выстроена с отличным великолепием: все стены одеты мрамором искусственным»¹.

Дом окружали проточные озера, живописные рощи и замысловатые кустарниковые лабиринты, оформленные Николаем Еремеевичем Струйским по всем правилам садово-паркового искусства XVIII столетия. Убранство интерьеров главного дома «возвещало вкус и роскошь». По словам Елизаветы Михайловны Сушковой, правнучки владельцев, «это было громадное здание с двухсветным залом, хорами, картинной галереей, мраморными простеночными столами, мебелью из цельнаго краснаго дерева; замечательны были бюро, оклеенные черепахой с бронзой и инкрустацией слоновой костью. Потолки парадных комнат были расписаны лучшими мастерами того времени…»²

На втором этаже, где размещались жилые апартаменты, Струйский устроил себе кабинет, названный Парнасом. Там находились письменный стол, в беспорядке заставленный всякими предметами, и коллекция оружия. Владелец имел также большую библиотеку на русском и французском языках, устроил домашний театр, музицировал.

Н.Е. Струйский (1749–1796) представлял собой тип помещика, в котором нравы крепостника уживались с приверженностью к просвещению, любовью к искусству и поэзии. Потеряв в пугачевском восстании всех своих родных, он жестоко расправлялся с крепостными, учиняя над ними суды, для которых сам сочинял обвинения и слова защиты, придумывал наказания. Тем не менее в своей усадьбе устроил типографию, незаурядную по качеству выпускаемых изданий, где печатал свои произведения. «Влюбясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и нощно, — писал о нем И.М. Долгоруков, — тиснение его было доведено до наилучшего в то время в России искусства»³. Не жалея средств, он выписывал из-за границы лучшие сорта бумаги, оригинальные шрифты, типографские станки. На него работали ведущие граверы и рисовальщики того времени: И.Х. Набгольц, Х.Г. Шенберг, Г.И. Скородумов. Специально обученные крепостные делали роскошные переплеты с золотой вязью тисненых букв. Изданные Струйским книги не уступали истинным произведениям искусства: они печатались на атласе или александрийской клееной бумаге, страницы украшали виньетки и рисунки. Императрица хвалилась этими томами перед знатными иностранцами — видите, какие шедевры печатают у меня даже в захолустье.

Струйский был человеком начитанным и весьма образованным для своего времени: знал не только языки и древнюю мифологию, но и точные науки, интересовался оптикой. Ему принадлежит странная теория, согласно которой листы с напечатанными на них стихами должны быть «по правилам оптики обрезаны», ибо в противном случае «голос ожидает продолжения речи там, где переход ее прерывается». Пламенный поклонник А.П. Сумарокова, экзальтированный почитатель Екатерины II, он подносил ей свои труды и получил в награду бриллиантовый перстень за одну из эпистол. Смерть государыни так потрясла Струйского, что с ним случился удар и он вскоре умер.

Современники называли его «чудаком-графоманом», «сумбурным поэтом», «великим стихоплетом» и «маниакальным стихотворцем», укоряя за излишне пафосные стихи. Г.Р. Державин посвятил Струйскому ироничную эпитафию.

В Рузаевке хранился портрет Струйского, исполненный Рокотовым. Хотя полотно сильно пострадало от времени, его выразительность и по сей день очень велика. Из неопределенной мерцающей глубины фона проступает полуфигура Николая Еремеевича с отставленной правой рукой, появляется худощавое лицо с горящими глазами. Цветовая гамма практически лишена полутонов, ярко освещенное лицо создает контраст с темным фоном и фигурой, погруженной в тень. Все это сообщает образу беспокойство, отражая страстную натуру персонажа.

Струйскому первоначально принадлежал и «Портрет неизвестного в треуголке». Поэтому при его поступлении в ГИМ появилось предположение, что на нем представлен сам Струйский. Однако отсутствие сходства с его подлинным портретом заставило от этой версии отказаться. На обороте холста была надпись, сделанная рукой Струйского и утраченная при дублировании холста: «Партретъ […] Е.Б: Николаi Струйск». Из этой надписи следует, что Струйский своим автографом удостоверял изображенное лицо.

Для более детального изучения произведения было проведено рентгенографическое исследование. Надпись прочесть не удалось, так как, очевидно, она была стерта при дублировании холста, но зато неожиданно раскрылась тайна создания полотна. Рентгенограмма показала, что «Портрет неизвестного в треуголке» написан поверх изображения молодой женщины. На изображении полностью сохранилось ее лицо. Рисунок глаз неизвестного и блики на них совпадают с глазами женщины. Почти таким же остался овал лица, слегка подправленный художником. Изменения коснулись лишь позы и костюма. Если раньше фигура была дана в фас, то теперь — в повороте на три четверти влево. Пышную прическу прикрыла треуголка с аграфом, а платье с глубоким вырезом, украшенное кружевом и бантом, — маскарадное домино. Исчезли украшения: кружевная горжетка и грушевидные жемчужные серьги.

Прическа и костюм молодой женщины, а также небольшой размер полотна дали возможность датировать его концом 1760-х годов (данный размер в сочетании с другими признаками почерка художника характерен для портретов Рокотова этого периода). Изменения, внесенные художником, могли быть выполнены не позже начала 1770-х годов, о чем свидетельствуют особенности живописного решения портрета. Все это позволило сделать вывод о том, что Рокотов писал одну и ту же модель. Следовательно, героем «Портрета неизвестного в треуголке» является не молодой человек, а дама в маскарадном костюме.

Беря во внимание время написания портрета, совпадающее с порой первого брака Струйского, и наличие в надписи на обороте буквы «Б», И.М. Сахарова предположила, что на портрете изображена первая жена Струйского — Олимпиада Сергеевна Балбекова (1749–1769) в маскарадном костюме⁴. Олимпиада Сергеевна являлась супругой Н.Е. Струйского с 1768 года и умерла уже в 1769-м в родах, при появлении на свет дочерей-близнецов Прасковьи и Александры, умерших вслед за матерью во младенчестве. Смерть жены Струйский с большой скорбью оплакал в стихотворении «Елегия от Автора, в воспоминание первой ево супруги О.С. урожденной Балбековой. Скончалась 1769 в Москве». Называя ее «лучезарным лучом», он писал: «Злощастии мои; кто! Сможет описать!», «Твоей мне нежности не льзя по смерть забыти!», «Притворства ты наук и грубости не знала», «прости, сладчайший друг, я, плачу по тебе…»⁵ Версия И.М. Сахаровой сводится к тому, что Рокотов не успел закончить портрет из-за преждевременной смерти О.С. Балбековой. В связи с этим художник переписал полотно, создав «костюмированный» вариант, чтобы новое изображение не напоминало о трагическом событии.

Однако «Портрет неизвестного в треуголке» не обрел нового названия — «Портрет О.С. Балбековой в домино». По мнению Е.Н. Чижиковой⁶, моделью портрета является все-таки молодой человек — Алексей Григорьевич Бобринский, внебрачный сын Екатерины II и графа Г.Г. Орлова. Ее предположение основано на том, что он любил балы и маскарады, а также на сходстве изображенного с известными портретами Бобринского. Надпись на обороте Е.Н. Чижикова расшифровала как «Портрет сына Е[катерины] Б[обринского]». Следуя этой версии, зная год рождения А.Г. Бобринского и учитывая возраст изображенного, портрет нужно датировать 1782 годом.

Искренне оплакав смерть своей первой жены и двух малолетних дочерей, в конце 1771-го — начале 1772 года Струйский женился второй раз на Александре Петровне Озеровой (1754–1840), дочери помещика Пензенской губернии. А.П. Струйская родила мужу девятнадцать детей, лишь восемь дожили до сознательного возраста: пять сыновей и три дочери. Старший сын Юрий (1774–1819) служил корнетом в конногвардейском полку, был женат на крепостной крестьянке Наталье Филипповне Юрьевой и был отцом поэта, музыканта и композитора Дмитрия Трилунного (1806–1856). Выбор псевдонима последнего обусловлен символикой герба Струйских, на котором изображены три серебряных полумесяца. Старшая дочь Маргарита (1778–1858), «любезная Маргаритушка», была образованной женщиной, стала писательницей, переводчицей «Завещания некоторого отца своим дочерям, изданного покойным доктором Григорьем в Эдинбурге» (1791). Леонтий (1782–1825), так же как и старший Юрий сойдясь с крепостной девушкой Аграфеной Фёдоровой, стал отцом поэта Александра Ивановича Полежаева (1804–1838).

Александра Струйская была, без сомнения, «верная супруга и добродетельная мать». И.М. Долгоруков писал о ней: «Александра Петровна, урожденная Озерова… тверда, благоразумна, осторожна, она соединяла с самым хорошим смыслом приятные краски городского общежития… Я признаюсь, что мало женщин знаю таких, о коих обязан бы я был говорить с таким чувством усердия и признательности, как об ней»⁷. Хозяйка большой многодетной семьи, заботу о детях она разделяла с хозяйственными занятиями. В своем имении она завела ткацкую мастерскую, где работали девочки семи-восьми лет. Н.Е. Струйский посвятил жене поэму «Еротоиды», в которой называл ее Сапфирой, а также «Элегию».

Портрет второй жены Струйского был создан Рокотовым в пару к портрету ее супруга. Для ее изображения характерны сочная живописность и мерцание красочных оттенков, которые порождают тонкое взаимодействие материальной формы и пространственной среды. Этому способствуют глубокий нейтральный фон и окутывающее лицо Струйской золотистое сфумато — полутень, а свет, падающий на фигуру, тепло освещает ее, заставляя искриться даже ткани. Трепетность фактуры передает неуловимые нюансы душевных движений и чувств, ощущение тайны внутреннего мира человека. Теплота и задушевность, женственность и обаяние образа позволяют причислить портрет А.П. Струйской к шедеврам Рокотова.

Портреты Струйских были исполнены по случаю их свадьбы, после отставки Николая Еремеевича, в год постройки дома в Рузаевке. Молодожены совершили поездку в Москву, где Струйский заказал Рокотову парные изображения. Н.А. Тучкова-Огарёва, посетившая Рузаевку в 1836 году, так описала портреты ее владельцев: «В углублении большой гостиной над диваном висел в позолоченной раме портрет самого Николая Петровича (ошибка автора, правильно Еремеевича. — Н.П.) в мундире, парике с пудрою и косою, с дерзким и вызывающим выражением лица, и рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой, в белом атласном платье, в фижме, с открытой шеею короткими рукавами»⁸. К сожалению, литературные источники не сохранили сведений о том, где находился в усадебном доме «Портрет неизвестного в треуголке». Скорее всего, он висел в каком-нибудь камерном жилом интерьере, скрытом от глаз гостей, являясь немым свидетелем прошлой семейной жизни владельца.