Жизнь как легенда Михаил Врубель в контексте эпохи

Творчество Врубеля, как это часто бывает с радикально новыми начинаниями в искусстве, долгое время не находило понимания публики. Самый насыщенный период в жизни художника прошел в атмосфере если не травли, то как минимум неприятия. «Это была эпоха, когда эстетствующее мещанство издевалось над “непонятными” произведениями Врубеля. <…> Многим оно казалось в ту пору каким-то растрепанным, сумбурным, дерзким», — вспоминал художник Александр Головин. То же пишет в книге «На рубеже двух столетий» поэт Андрей Белый: «Мне приходилось когда-то слышать едва ли не каждый день подобного рода замечания о Врубеле: “Дикое уродство: несусветимый бред!”» При этом внешне жизнь Врубеля после переезда из Киева в Москву в 1889 году складывалась относительно благополучно. Он  находился под покровительством знаменитого мецената Саввы Мамонтова и чрезвычайно интенсивно работал в атмосфере художественного братства, сложившегося вокруг имения в Абрамцеве. В 1890 году Врубель завершил первого Демона — «Демона сидящего». «Многое платоническое приобрело плоть и кровь», — писал художник.

В то время работы Врубеля привлекали к себе не очень много внимания. В основном пресса удостаивала художника редких критический замечаний. Например, созданные им в 1891 году иллюстрации к сочинениям Михаила Лермонтова газеты назвали «невозможными» и «крайне неудачными», заметив, что рядом с работами, выполненными Иваном Шишкиным, Ильей Репиным и Иваном Айвазовским, рисунки Врубеля выглядят чужеродно и непонятно. Но такого рода нападки все же были разовыми акциями. Положение дел существенно изменил скандал, разгоревшийся в 1896 году вокруг Всероссийской промышленной и художественной выставки в Нижнем Новгороде. Это событие обрушило на художника лавину негативных отзывов, но в то же время сделало его известным.

В центре противостояния оказались декоративные панно «Принцесса Грёза» и «Микула Селянинович», которые Врубеля просил написать Савва Мамонтов для одного из павильонов на выставке. Однако, как оказалось впоследствии, Академия художеств не разделяла высокого мнения мецената о художнике. Возглавляемое великим князем Владимиром Александровичем жюри велело убрать панно с выставки и назвало их «нехудожественными». В ответ Мамонтов выстроил отдельное здание, над которым возвышалась вывеска: «Выставка декоративных панно художника М. А. Врубеля, забракованных жюри Императорской Академии художеств». В этот момент критика сорвалась с цепи. Сестра жены художника Екатерина Ге вспоминала: «…отзывы были неутешительные: один говорил, что он ничего не понимает в этих картинах, другой — что неоконченность их такая, как у детей». Вторил ей и художник Константин Коровин: «Что за озлобленная ругань и ненависть, и проклятия сыпались на бедную голову Михаила Александровича…» Рецензенты действительно не стеснялись в выражениях. Например, еще молодому в то время писателю Максиму Горькому общий фон картины напомнил о «цвете протертого картофеля и моркови»: «О, новое искусство! <…> Ведаешь ли ты то, что творишь? Едва ли. По крайней мере М. Врубель, один из твоих адептов, очевидно, не ведает», — заключил он.

В следующий раз полемика развернулась вокруг небольшой скульптуры «Голова великана», созданной Врубелем по мотивам пушкинской поэмы «Руслан и Людмила», и декоративного панно «Утро». В разговоре об этих произведениях особенно неумолимым оказался влиятельнейший художественный критик Владимир Стасов, который ранее уже успел отругать художника за его росписи во Владимирском соборе в Киеве. Новые работы, представленные в 1898 году на Выставке русских и финляндских художников в Петербурге, вновь не снискали его одобрения. «Видано ли у самых отчаянных из французских декадентов что-нибудь гаже, нелепее и отвратительнее того, что нам тут подает г. Врубель?» — вопрошал критик. «Голову великана» он назвал «возмутительной» («С какой стороны ни посмотреть на эту голову — все вместе возмутительно, безобразно и гадко»), а «Утро» — «чепухой» и «безобразием» («От начала и до конца тут нет ничего, кроме сплошного безумия и безобразия, антихудожественности и отталкивательности…»). В лице Стасова Врубель нашел, наверное, самого яростного своего хулителя, усилиями которого к художнику надолго прилип ярлык декадента.

Врубель тяжело переживал сложившуюся вокруг него ситуацию, однако со временем накал страстей ослабел. В 1899-м за художника вступился журнал «Мир искусства». Это было одно из символистских изданий, которое наряду с «Золотым руно», «Аполлоном» и «Весами» сыграло значительную роль в становлении легенды Врубеля. Мирискусники были близки художнику эстетически и часто публиковали его работы, способствуя росту его популярности. Отчасти именно благодаря журналу «Мир искусства» Врубель вошел в канон нового искусства. Но также, помимо всего прочего, символисты приложили немало сил к тому, чтобы мифологизировать личность художника. Близость этой эстетике была родовой чертой творчества Врубеля.

Рассуждая о стихотворении «Незнакомка», Блок замечал, что созданный им образ — это «дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового». «Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона, но всякий делает то, что ему назначено», — заключил поэт. Демон, образ, «над коим Врубель изнемог», встречается в трудах множества поэтов. В частности, одно из наиболее характерных стихотворений ему посвятил Валерий Брюсов:

Усилиями поклонников таланта художника дух отрицанья и сомненья стал неотъемлемой частью культуры Серебряного века — настолько, что границы между творцом и его творением в общественном сознании начали постепенно размываться. Даже Александр Бенуа, который некогда и сам попрекал художника за излишнее «гениальничание» и отличался переменчивым отношением к его творчеству, не избежал соблазна провести параллель между личностью Врубеля и его героем: «Он не был ангелом, а был демоном — верховной, но сложной натурой, влюбившейся в людскую душу, в людскую жизнь и замаранной ею». Такого же рода идеализацию личности художника мы находим в словах Александра Блока, произнесенных на могиле художника: «Он сам был демон, падший прекрасный ангел, для которого мир был бесконечной радостью и бесконечным мучением».

Немало способствовала наделению образа Врубеля романтическими чертами его болезнь. «Безумец Врубель», как называл художника Вячеслав Иванов в «Заветах символизма», явил собой крайне характерный для рубежа столетий образ творца — художника-пророка, обреченного жить в мире трагических видений и откровений. «Странное дело, сумасшедшему Врубелю все, больше, чем никогда, поверили, что он гений, и его произведениями стали восхищаться люди, которые прежде не признавали его», — замечала Екатерина Ге. Своего рода рубежом в этой истории стали события февраля 1902 года, когда в Петербурге открылась выставка «Мира искусства» и публике впервые был представлен «Демон поверженный». Работа над этим произведением изнурила Врубеля. Каждый день он приходил на выставку и снова, и снова лихорадочно переписывал полотно. К завершению работы трагически разбит оказался не только герой произведения, но и его создатель. В этот период измученный и опустошенный художник оказался в психиатрической клинике, что ознаменовало перелом и в его жизни, и в творчестве. Впоследствии Врубель дважды возвращался к более или менее нормальной жизни и работе, и эти кратковременные «воскрешения» сами по себе воспринимались как чудо.

Репутации «больного гения» Врубель также немало был обязан своим лечащим врачам, оставившим воспоминания об этом периоде его жизни. Так, Федор Усольцев, владелец частной клиники в Петровском парке, писал, что даже «ужасная болезнь» не смогла разрушить его дарования. «Да, это был настоящий творец-художник, который творил всегда непрерывно и творил легко и свободно, никогда ничего не выдумывая. Он умер тяжко больным, но как художник он был здоров и глубоко здоров», — писал врач. Тот же процесс угасания личности, когда изредка все еще проглядывали проблески гениальности, зафиксировал Валерий Брюсов. Он позировал Врубелю в больнице по заданию журнала «Золотое руно», задумавшего создать серию портретов современных поэтов, писателей и художников, и замечал: «Человек умирал, разрушался, мастер — продолжал жить». В 1910 году на могиле художника Александр Блок первым заговорил о рождении врубелевской легенды. Впоследствии с отголосками этого мифа приходилось иметь дело всем биографам, исследователям творчества художника.

Превью: Михаил Врубель. Автопортрет. 1904–1905. Бумага, угольный карандаш, сангина. Государственная Третьяковская галерея