10 картин Сурикова, которые нужно знать

В.И. Суриков происходил из древнего казачьего рода; его предки, воевавшие в дружине Ермака, участвовали в основании Красноярска, где родился и провел свое детство будущий художник. «Даже сам воздух старинным казался» в этих суровых сибирских краях, красноярцы сохраняли в быту древнерусский уклад, в домах не просто хранились, но были в употреблении старинные костюмы, оружие и предметы обихода. История была для Сурикова не давно ушедшим прошлым, которое надо изучать по книгам, а живой реальностью, питательной средой для творчества.

Между собором Василия Блаженного и Кремлевскими стенами, вдоль которых выстроились новые солдаты, видны страшные силуэты виселиц. Преображенец ведет к виселице первого осужденного, бережно поддерживая его, шепча последние слова утешения. Одежда стрельца брошена в грязь, его свеча едва тлеет на земле — щемяще-пронзительный образ догорающей жизни! Эта сцена не торжествующей ненависти, а сострадания и единения при всей трагичности происходящего, пожалуй, самая важная в картине Сурикова.

Многим современникам было непонятно, почему виселицы пусты; например, И.Е. Репин настоятельно советовал художнику «повесить» хотя бы одного стрельца. Но Сурикову было важно передать «торжественность последних минут, а не казнь». Его картина не о смерти, а о жизни, ярче всего вспыхивающей в те моменты истины, когда человек предстоит перед Вечностью.

Огонек лампады и мерцающие оклады икон в красном углу избы — единственный островок тепла и света в царстве сумеречного холода. Свеча на аналое погасла, но поток серебристых утренних лучей, пробивающихся сквозь заиндевевшее окно, вновь «пробуждает» ее свечение. Образы погасшей свечи, завершения жизни, и свет нового дня — образы конца и начала — соединяются в этой картине, как и в «Утре стрелецкой казни».

Многие увидели в церковной реформе искажение истинной древней веры и продолжали исполнять обряды по-старому. Старообрядцев жестоко преследовали, их лидер протопоп Аввакум был заживо сожжен. В религиозном сознании древнерусского общества страдания за веру уподобляли человека древним христианским мученикам. Духовная ученица Аввакума боярыня Федосья Прокопьевна Морозова запечатлелась в народной памяти несгибаемой стойкостью в вере, за которую приняла муки и смерть. Ее пытали на дыбе и затем сослали в Боровский острог, где вместе с сестрой княгиней Евдокией Урусовой поместили в земляную яму и уморили голодом.
Чистые, звучные краски объединены в картине морозной дымкой зимнего воздуха. Иссиня-черный силуэт Морозовой звучит траурным аккордом посреди праздничного многоцветья узорчатых одежд москвичей. Сани, как острый клин, рассекающий живое цветущее древо народной жизни, являют зримый символ эпохи раскола — огромной трагедии русской истории.

В картине изображена старшая дочь художника Ольга. Во время учебы в Петербургской Академии художеств Суриков повстречал в католическом соборе, куда он ходил слушать органную музыку, 19-летнюю девушку Елизавету Шаре, которая стала его единственной любовью, женой и музой. У супругов родились две дочери — Ольга и Елена.

Жена художника стала прототипом дочери Меншикова Марии, безмолвно угасающей в сибирской глуши. Акварельный этюд к картине «Меншиков в Березове», в котором художник искал образ кроткой и хрупкой красоты героини картины, к несчастью, стал трагическим пророчеством: в 1888 году Елизавета Августовна скончалась, сказался врожденный порок сердца. Смерть горячо любимой жены стала для художника страшным ударом, после которого он долго не мог работать.

В пору приближавшейся трагедии Суриков написал портрет дочки Оли у печки. Печь издавна была на Руси священным центром дома, воплощением семейного уюта. Портрет излучает тепло домашнего очага. Зритель почти физически ощущает это тепло, глядя на Олю, прислонившую ладошку к нагретому кафелю. Плотно сбитая фигурка девочки в пышном красном платьице, уверенно стоящие на земле ножки маленькой хозяйки, ее доверчивая открытость миру и в то же время внутренняя сила, печка за ее спиной, расчерченная спокойными прямоугольниками кафельных плиток, — все в картине создает чувство защищенности, незыблемости домашнего мира, которые художник отчаянно стремился сохранить.

В 1902 году Ольга Сурикова вышла замуж за Петра Кончаловского, лидера авангардной группы живописцев «Бубновый валет». По свидетельству поэта Максимилиана Волошина, Суриков «единственный из старшего поколения художников не был ни сбит с толку, ни рассержен новейшими поисками и дерзаниями живописи». У него сложились теплые отношения с зятем, они вместе путешествовали и писали этюды.

Внучка художника Наталья Кончаловская, написавшая книгу воспоминаний о Сурикове «Дар бесценный», стала супругой поэта Сергея Михалкова. Их дети Андрон Кончаловский и Никита Михалков — известные режиссеры.

Но в конце XIX века эта традиция ушла в прошлое. В 1890 году специально для художника сибиряки построили снежный городок и разыграли его взятие. Создавая картину, наполняя ее праздничным многоцветьем, художник жаждал погрузиться в стихию смеха, чистой радости, растворяющей самую сильную боль, напитаться силой родной земли, душевным здоровьем.
Слева на фоне заснеженных гор собралась толпа зрителей словно из другого времени и пространства. Их плотные приземистые фигуры в футлярах зимних одежд напоминают народные игрушки. Не образы ли это предков, незримо присутствующих на совершающемся из века в век обрядовом действе? Страшный черный скакун мчится прямо на зрителя, но всадник успевает снести голову снежному коню. «Необычайную силу духа я тогда из Сибири привез», — говорил Суриков.

Любовь Тимофеевна Маторина позировала художнику в «прабабушкином голубом шугае», украшенном щедрой россыпью цветов. Переливчатый фон со множеством рефлексов создает ощущение серебристой морозной дымки. В образе казачки слились строгая и вместе с тем нежная красота, спокойная уверенность и непоказная внутренняя сила.

Представители сибирских племен написаны с искренним интересом и симпатией, в их неевропейских загадочных лицах художнику виделась античная красота. «Я мальчиком еще, помню, всё в лица вглядывался, думал, почему это так красиво. Каждого лица хотел смысл понять… Пусть нос курносый, пусть скулы, а все сгармонировано. Это и есть то, что греки дали, — сущность красоты. Греческую красоту можно и в остяке найти», — говорил Суриков.

Профиль Суворова подобен молнии, вспыхивающий в его седых волосах свет пробуждает в памяти сцены Сошествия Святого Духа на апостолов, где Святой Дух символизировали языки пламени над их головами. Очень тонко и глубоко истолковал этот образ в картине Сурикова М. Волошин: «Белый хохолок на темени венчает его череп пламенником Святого Духа». Воспринимая небесный огонь, загораясь от него, Суворов зажигает им своих солдат. Наполняясь этим светом, растворяющим страх смерти, суворовцы отважно устремляются в бездну. Распускающиеся крыльями за их спинами походные плащи, открывающиеся над ними небесные выси преображают низвержение во ад в Вознесение.

Рядом с проходящей царевной склонила голову монахиня, по словам Сурикова, «глядящая в жизнь». Черты ее лица напоминают боярыню Морозову — в ней ощущается такой же страстный темперамент, пламя свечи изгибается ей навстречу словно от порыва невидимого ветра. Может быть, ценой мучительной внутренней борьбы, но и она обретает состояние монастырской тишины.