Текст Демониана

Тема Демона пронизывает весь творческий и жизненный путь Михаила Врубеля и находит свое воплощение в живописи, графике и скульптуре. Зарождение замысла относится к 1884–1889 годам — киевскому периоду творчества. В это время Врубель реставрировал архангелов в куполе Святой Софии, работал над росписями и образами для иконостаса в Кирилловской церкви, создал эскизы для Владимирского собора. Изучив в Венеции и Равенне византийские мозаики и фрески, Врубель глубже других своих современников постиг задачи монументального искусства. В эпоху глубочайшего кризиса веры, размышляя о духовном идеале, художник не нашел его в образе Христа, хотя такого рода попытки у него были.

Впервые Врубелю является нечто «демоническое» во время его приезда в Москву в 1889 году. Он оставил описание видения: «Полуобнаженная, крылатая, молодая, уныло-задумчивая фигура сидит, обняв колени, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой протягиваются ветви, гнущиеся под цветами». В облике Демона смешались различные черты: византийские, древневосточные и лиц из окружения Врубеля.

Первые попытки запечатлеть видение не сохранились, наиболее ранней считается небольшая акварель 1890 года «Демон (сидящий)». Тогда Врубель осознает, что ему еще только предстоит создать своего монументального Демона. И таким полотном — первым из целой череды работ — становится написанный в 1890-м «Демон (сидящий)».

Из предчувствий самым совершенным воспринимается графическая работа 1889 года «Голова демона». В ней художник достигает бесплотности средств выражения. Выполненное легкими штрихами угля и сангины на бумаге изображение напоминает контуры древней фрески. Примечательно, что этот рисунок создан на обратной стороне другой работы — композиции «Воскресение».

Уникальность творческого метода Михаила Врубеля проявляется в соединении «культа глубокой натуры», идущей от школы Павла Чистякова с визионерским характером творческого мышления. Эпоха модерна абсолютизировала красоту, понимая ее как высшую истину. Поэтому неудивительно, что Врубель обращается к образу «светлого» Демона, стремится уйти от христианского понимания своего героя как олицетворения тьмы, одинаково не принимая как старые традиции, так и современные трактовки европейского символизма. Он говорил: «Демона не понимают, путают с дьяволом… а Демон по-гречески… значит “Душа”». Врубель воплощает в Демоне представление о трансформации творческого сознания своей эпохи, которая, по меткому замечанию философа-богослова Сергея Булгакова, «стремится жить, касаясь ризы божества, если не молитвенной рукой, то хотя чувством красоты и в ней нетленности и вечности».

Демон в трактовке Врубеля ближе всего к сократовскому «божественному голосу», который в философии Платона понимается как «посредник между людьми и богами, ведущий человека крестным путем страсти и смерти к познанию бессмертия и высшей красоты». «Страдающий и скорбный, но при всем том властный и величавый», по словам художника, он олицетворяет вечную борьбу человеческого духа, «не находящего ответ на свои сомнения ни на земле, ни на небе». С темой духовного мятежа оказываются связаны черты жертвенности и скорби.

Демон в трактовке Врубеля перекликается с поэтическим образом философии Фридриха Ницше, его Христа-Диониса и отражает характерное для религиозных исканий эпохи стремление примирить христианство и античность.

Сверхчеловеческие черты Демона нейтрализуются его отстраненно созерцательным состоянием. С другой стороны, высокая степень духовной концентрации в состоянии героя Врубеля перекликается с учением Артура Шопенгауэра о противостоянии «мировой воле» с помощью экстатического творческого созерцания, открывающего сознанию высшие формы Прекрасного как абсолютные идеи — то, что Шопенгауэр называл «высшим благом и состоянием богов». Демон скорее отражает отвлеченную идею духовного состояния, нежели является персонификацией определенного героя.

Методу мистической творческой интуиции Врубеля параллельны образы поэзии Владимира Соловьева, пронизанные предчувствием «неведомого бога»:

Душа Демона закована в телесную оболочку, подобную огромному переливающемуся в закатных лучах камню, венчающему скалу. Композиция наполнена внутренним напряжением благодаря спиральной структуре. Уже в своей первой зрелой работе Врубель применяет принцип пластических подобий малых и крупных форм. Горизонтальному формату полотна противопоставлена доминирующая вертикаль фигуры, верхняя часть головы которой как бы срезана краем картины.

Могучие плечи и руки, словно отлитые из бронзы, нарастающее чувство скованности огромной силы вызывают в памяти образы Микеланджело (сивиллы и ньюди Сикстинской капеллы). Да и в целом восприятие близко тому, как описывал свое впечатление от работ Микеланджело французский символист Гюстав Моро: «Все фигуры Микеланджело кажутся застывшими в позах идеальных сомнамбул… Трудно объяснить это почти неизменное повторение во всех фигурах выражения поглощенности сновидением, так что все они выглядят заснувшими, унесенными к другим мирам, далеким от нашего».

Сформулированные Моро принципы «благородной инерции» и «необходимого великолепия» у Врубеля встречаются в трактовке взаимоотношения фигур и пространства, хотя последний вряд ли имел о них представление. Общие пластические идеи объединяют двух мастеров, вставших на путь деконструкции академической системы. Но если Моро увлечен скорее разложением традиционной формы, то Врубель в своем кристаллическом формообразовании открывает процесс конструирования новых принципов, автономных от непосредственного зрительного опыта.

Обращает на себя внимание контрастное соотношение масс в пространстве, характерное для монументального искусства. Скульптурная объемность фигуры уподобляется своими очертаниями раскрывающемуся цветку или чаше. Эти очертания несколько раз повторяется в пространстве, ограниченном жестом рук, что создает ощущение нарастающей изнутри огромной энергии. Колени, замкнутые руками, образуют форму, напоминающую сердце, подобное голубому цветку или кристаллу. Множественность контуров усиливает эффект постоянного превращения форм и их смысловой многогранности. Кисти рук напряженно сплетены и в то же время подобны разрываемым цепям. Руки Демона несут память о могучих крыльях, которых нет у героя. Покрытый тенью профиль контрастен массивному телу и словно принадлежит другому существу. Он «сын небесного изобилия и земной скудости». Черты лица будто расплавлены в закатных лучах и находятся в процессе трансформации.

В этом гиганте закована огромная энергия, и в то же время он исполнен меланхолии. Устремив взгляд к закатным лучам, он вспоминает покинутый им мир небесной гармонии и о чем-то скорбит — быть может, о несовершенстве красоты земной. Томление Демона по абсолютной красоте не бесплодно. Оно несет творческий заряд. Мир вокруг озаряется новым, фантастическим сиянием. Цветы, окружающие фигуру, превращаются в кристаллы, преображенное сиянием вещество. Неслучайно наиболее отчетливо на фоне заката прочитывается крестообразный цветок — ирис, традиционная символика которого связана с идеей устремленности души в мир горний. Демон и прекрасные цветы составляют единое целое. Атмосфера преображения мира, в котором в соответствии с заветами символизма словно происходит метафорическое «развоплощение зримого и овеществление незримого», выявляет мистическую природу явлений. Аналогию этому состоянию можно найти в программном для символистов стихотворении Шарля Бодлера «Гармония вечера»:

В художественной манере Врубеля ощущается титанический натиск на живописную поверхность, позволяющий постичь процесс высекания искр жизни из косной материи. Мощные мазки — грани — находятся в непрестанном движении. Художник творит нетленное сверхвещество живописи, своего рода философский камень. Накладывая краски мастихином, Врубель синтезирует приемы масляной живописи, ваяния и мозаики. Своеобразие живописного метода Врубеля, проявившееся в «Демоне (сидящем)», заключается в особом приеме стилизации — кристаллической огранке форм. Сложная пластическая игра форм в картине помогает художнику уйти от поверхностного аллегоризма, превращая произведение в развернутую живописную метафору. В одухотворенной жизни подвижной пластической ткани рождается ощущение постоянно трансформирующегося символического образа, перед зрителем разворачивается последовательная метаморфоза: хрупкие, нежные в закатном свете цветы превращаются в кристаллы, более совершенные и вечные. Кристаллы отбрасывают свет, то есть происходит процесс трансформации материи в энергию, что служит метафорой эволюции форм материального мира в духовные, бестелесные. Мазки дробят форму и вновь собирают ее в кристаллические соцветия. В результате рождается потрясающий своим эстетическим напряжением парадокс, где отрешенной созерцательности и «благородной инерции» героя противопоставляется экстатический творческий натиск автора.

Символический смысл «Демона сидящего» отражает устремленность к идеальной красоте сквозь лабиринт относительной красоты чувственного мира. Это первое произведение, воплотившее тему Демона, стало наиболее совершенным творением Михаила Врубеля. Активное включение мастера в контекст русской художественной жизни произошло десятилетием позже и оказало влияние на теорию и практику русского поэтического и изобразительного символизма.

Следующий этап в осмыслении темы — обращение к иллюстрациям поэмы Михаила Лермонтова «Демон». Оказавшись перед задачей иллюстрирования, Врубель невольно погружается в мир человеческих романтических страстей, которыми живет герой Лермонтова. В поэме Демон — люциферический дух, который искушает человека гордыней. Его любовь к миру, Тамаре несет разрушение. Врубель создает графические головы Демона, своего рода головы-маски. В одном варианте, обрамленный кристаллическим напластованием волос, Демон является на фоне гор, его лицо искажено мучительной гримасой страдания и гнева; в другом — это истонченный лик с опаленными внутренним огнем губами и лихорадочным блеском глаз.

В созданном ранее «Демоне сидящем» Врубель уходит от люциферизма. В эпоху Владимира Соловьева любовь к красоте мира уже не несет гибель, а является высшим оправданием жизни, прообразом победы над смертью: «Красота нужна для исполнения добра в материальном мире, ибо только ею просветляется и украшается недобрая тьма этого мира».

Следующий этап в развитии темы — «Демон летящий», который мыслился как кульминационное произведение демонианы, но в действительности таковым не стал и воспринимается скорее прологом к написанному в 1902 году «Демону поверженному».

Гордое парение над миром обернулось трагедией одиночества и отверженности героя. Полотно выдержано в серо-землистых тонах. Мистический свет, озарявший «Демона сидящего», угас, образ приобрел тяжелую инертность, застылость, что в сочетании с вытянутой по горизонтали композицией привело к противоречию с самой темой полета. По характеру живописи полотно напоминает старинную фреску, краски которой поблекли от времени. Кажется, что «Демон летящий» касается вершин гор. Движению фигуры препятствует и фантастическое нагромождение исковерканных крыл. Полет рождает чувство мучительной скованности, Демон, подобно клубящемуся облаку, встречает сопротивление стихий. Многочисленные графические эскизы и исследования полотна указывают, что первоначально на этом холсте был изображен поверженный Демон.

Кульминационным моментом демонианы стала работа над «Демоном поверженным», которая во многом воспринимается как стремление выйти из кризиса, обозначенного предыдущим вариантом.

В процессе создания полотна проблема невозможности создания завершенного произведения стала для Врубеля еще более очевидной. Художник оставил множество графических подготовительных вариантов, в которых каждый раз меняет позу Демона, цветовую гамму, соотношение с пейзажем. Общей чертой этих эскизов становится акцент на откинутой назад правой руке, что усиливало диагональ падения.

В замысле художника отчетливо прочитывается протест, вызов. Нарочитый и избыточный декоративизм модерна в форме воплощения произведения Врубель соединяет с мотивом крушения Демона, столкновения его с тьмой. Однако его герой остается неразвенчанным, выражая идею сопротивления энтропии как воплощению темной стороны мира.

По воспоминаниям Екатерины Ге (сестры жены художника Надежды Забелы-Врубель), мастер «объяснял, что в поверженном Демоне он желает выразить многое сильное, даже возвышенное в человеке (я думаю, чувственность, страсть к красоте, изощренности), что люди считают долгом повергать из-за христианских толстовских идей…»

Об исступленном творческом состоянии, в котором Врубель уже на выставке «Мира искусства» вновь и вновь переписывал картину, Ге тоже вспоминала: «Были дни, что “Демон” был очень страшен, и потом опять появились в выражении лица Демона глубокая грусть и новая красота. Михаил Александрович говорил, что теперь Демон уже не повержен, а летит; и многие видели полет Демона». Как заметила исследовательница творчества Врубеля Нина Дмитриева, «может быть, именно в этом вихре мельканий, чередований обликов и выражений, в этой многоликой превращаемости и состояла сущность образа, которым художник был одержим».

Тело Демона скованно могучими космическими объятиями. Вытянутый по горизонтали холст усиливает чувство неумолимого падения. Ощущению катастрофы способствует странный, словно опрокинутый горный пейзаж, что подчеркнуто синим треугольником неба, обращенным вверх в центре композиции. В то же время сложные вихреобразные синусоиды, пронизывающие единым ритмом тело Демона, его изломанные крылья, вихреобразные потоки облаков противостоят падению — Демон парит. Тело Демона пыточно вывернуто и направлено вниз по падающей диагонали, но изменился жест рук. Крестообразно заломленные руки намечают противоположное движение, сопротивление падению. Они обрамляют голову, расположенную по диагонали, направленной вверх.

Исследователи творчества Врубеля неоднократно обращали внимание на сходство положения головы Демона поверженного с положением головы Христа в композиции «Надгробный плач» киевского периода.

Голова, точнее, лицо превращено в почти призрачную маску, на которой выделяются огромные горящие из тьмы глаза. Это лицо отделено от тела черной тенью и словно принадлежит иному существу, восстающему из праха, рождающемуся в муках смерти. На венце Демона играет розовый луч, падающий из верхнего правого угла композиции, словно платоновский «луч истины», лишь прикосновением к которому душа обретает бессмертие. В борьбе со смертью рождается новое окрыленное существо, подобное Серафиму, вестнику света. Голова Демона продолжается золотыми крыльями.

Образ поверженного Демона предвосхищает дальнейшую разработку темы пророка и вестника-Серафима, которая заканчивается последним произведением демонианы — написанным в 1904 году полотном «Шестикрылый Серафим. Ангел смерти Азраил». Но эта метаморфоза лишь намечена, и в картине «Демон поверженный» она оборачивается мучительной неразрешенностью. Демон окружен изломанными павлиньими перьями собственных крыльев, свивающих вокруг него подобие гнезда или пылающих подобно костру, что позволяет прочитать образ как метафору вещего существа, подобного птице Феникс, сгорающей дотла и воскресающей из собственного пепла. Павлиньи перья — древний символ воскресения и вечной жизни. Врубель написал их металлическими лаками, которые первоначально создавали сверкающую поверхность.

Художественные приемы Врубеля создают мятущуюся многослойную живопись, где поверх рельефных мазков мастихином накладываются полупрозрачные металлические лаки, резкие грани соседствуют с плавными линиями. Бронзовые краски усилили противоборство тьмы и света, нетленной красоты и смерти. Тема смерти трансформируется Врубелем в контексте символизма в мифологему смерти и последующего воскресения.

Дальнейшее развитие темы Демона получает у Михаила Врубеля в серии работ на тему пророка и Серафима. Образ Демона распадается на две ипостаси — пророка и вестника, шестикрылого Серафима. Создав множество двухфигурных композиций, навеянных стихотворением Пушкина «Пророк», в графике и живописный монументальный вариант, Врубель понимает, что иллюстративность парных композиций мешает пластической убедительности в воплощении его идеи.

Можно проследить, как эволюционирует замысел: Врубель то растворяет в пламени фигуру пророка, то форсирует сверхчеловеческие черты Серафима. Постепенно в графических работах он разъединяет фигуры, которые начинают все больше окрашиваться личными чертами самого художника и его жены — музы.

Гиперболизированные, устрашающие своей надмирной отчужденностью, прочитываются в финальном произведении демонианы — полотне 1904 года «Шестикрылый Серафим». В этой работе современники видели преобразившегося в божественного вестника Демона Врубеля. Логика творческих поисков художника, его исследования неведомых сверкающих миров в драгоценных складках перламутровой раковины привела его к зримому воплощению видения грандиозного вестника высших миров. С пылающим венцом и горящими холодным пламенем очами, мечом, обвитым клубящимися змеями, и с кадильницей в руках он является непосредственно художнику, взывая к служению высшему предназначению творчества. Полуфигурный формат в композиции отсылает к византийской иконографии, когда изображение располагается на сферической поверхности купола или конхи (раковины) алтарной апсиды.

Во многом опираясь на опыт Врубеля, Александр Блок в своей статье «О самоопределении русского символизма» описывает тезу теургического творческого процесса, когда художник-теург, причастный к «надмирным тайнам», вступает в контакт с созданным им художественным миром: «Миры, предстающие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова. Вместе с тем они начинают окрашиваться (здесь возникает первое глубокое знание о цветах); наконец, преобладающим является тот цвет, который мне всего легче назвать пурпурно-лиловым (хотя это название, может быть, не вполне точно). Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно — и пронзает сердце теурга. Уже начинает сквозить лицо среди небесных роз; различается голос; возникает диалог». Таков конец «тезы». Начинается чудо одинокого преображения.

Демониана Врубеля вырастает в экзистенциальный для художника авторский миф, лежащий у истоков неомифологии в искусстве ХХ века. Миф, построенный на сложной драматургии надмирного созерцания, жертвенной гибели и воскресения героя, восходит к архетипу умирающего и воскресающего Бога. В контексте эстетических теорий русского символизма, во многом отталкивающихся от художественной практики Врубеля, его демониана воспринимается как мистерия, теургическое жизнестроительство, понимаемое символистами как высшая форма искусства. Поэт Вячеслав Иванов писал: «Мистерия — упразднение символа, как подобия, и мифа, как отраженного, увенчание и торжество через прохождение вратами смерти. Мистерия — победа над смертью, положительное утверждение личности. Ее действия, восстановление символа, как воплощенной реальности, и мифа, как осуществленного “Да будет!”».

Путь Врубеля, его творческое подвижничество для многих из символистов стали олицетворением самой дерзкой и утопической мечты о превращении собственной жизни в искусство. Александр Блок сумел сформулировать эту мысль в знаменитой надгробной речи на смерть Врубеля: «Он сам был демон, падший прекрасный ангел, для которого мир был бесконечной радостью и бесконечным мучением… Он оставил нам своих демонов — как заклинание против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать. Тех миров, которые видели они, мы не видим».