История рода Третьяковых, в сущности, сводится к жизнеописанию двух братьев, Павла и Сергея Михайловичей. Нечасто бывает, чтобы имена двух братьев являлись так тесно друг с другом связанными. При жизни их объединяли подлинная родственная любовь и дружба. В вечности они живут как создатели Галереи имени братьев Павла и Сергея Третьяковых. Оба брата продолжали отцовское дело, сначала торговое, потом промышленное. Им принадлежала известнейшая Новая Костромская мануфактура льняных изделий. Они были льнянщики, а лен в России всегда почитался коренным русским товаром. Славянофильствующие экономисты, вроде Кокорева, всегда восхваляли лен и противопоставляли его иноземному «американскому» хлопку. Торговые и промышленные дела Третьяковых шли очень успешно, но все-таки эта семья никогда не считалась одной из самых богатых; упоминая об этом, подчеркиваю, что при создании своей знаменитой галереи Павел Михайлович тратил огромные, в особенности по тому времени, деньги, может быть, несколько в ущерб благосостоянию своей собственной семьи. Оба брата усердно занимались своими промышленными делами, но это не мешало им уделять немало времени и иной деятельности: оба они широко занимались благотворительностью, в частности ими было создано весьма ценное в Москве Арнольдо-Третьяковское училище для глухонемых. Было и другое: Сергей Михайлович много работал по городскому самоуправлению, был городским головой. Павел Михайлович целиком отдал себя собиранию картин. Оба брата были коллекционерами, но Сергей Михайлович собирал как любитель; Павел Михайлович видел в этом своего рода миссию, возложенную на него Провидением.
Бурышкин П.А. Москва купеческая. М.: Столица, 1990. С. 135.
Бурышкин П.А. Москва купеческая. М.: Столица, 1990. С. 135.
Воспоминания о Павле Третьякове:
Яков Данилович Минченков. 1929. Фотография.
Воспр. по изд.: Минченков Я.Д. Воспоминания о передвижниках. Ленинград, 1965
Яков Минченков, художник, член Товарищества передвижных художественных выставок:
Во главе московских коллекционеров стоял меценат искусства П.М. Третьяков, роль и значение которого в истории русской живописи достаточно выяснены и известны обществу. Можно сказать, что в его время художники-передвижники работали, а он оплачивал их труд. Ни одна картина, имевшая ценность для тогдашнего времени, не оставалась на руках художника, но попадала в галерею Третьякова. Третьяков следил за работой художников и приобретал их вещи часто до выставки, на дому. В среде передвижников он был своим человеком. Репин вспоминал его посещения: приедет, войдет в комнату, достанет носовой платок, вытрет усы и бороду и расцелуется с хозяином. А потом начнет внимательно и, главное, серьезно, с отношением к картине, как к великому делу, осматривать, что сделал художник. Не лишен он был и купеческой жилки — торговаться за вещи, которые казались ему оцененными дорого. Торговался крепко. <…> Когда передвижники шли за гробом Третьякова, вспоминал Репин, все молчали. Не было лишних слов. Все глубоко сознавали, что от них ушел верный помощник, дававший своей материальной поддержкой возможность вести работу по искусству.
Минченков Я.Д. Воспоминания о передвижниках. Л.: Искусство, 1965. С. 293.
Во главе московских коллекционеров стоял меценат искусства П.М. Третьяков, роль и значение которого в истории русской живописи достаточно выяснены и известны обществу. Можно сказать, что в его время художники-передвижники работали, а он оплачивал их труд. Ни одна картина, имевшая ценность для тогдашнего времени, не оставалась на руках художника, но попадала в галерею Третьякова. Третьяков следил за работой художников и приобретал их вещи часто до выставки, на дому. В среде передвижников он был своим человеком. Репин вспоминал его посещения: приедет, войдет в комнату, достанет носовой платок, вытрет усы и бороду и расцелуется с хозяином. А потом начнет внимательно и, главное, серьезно, с отношением к картине, как к великому делу, осматривать, что сделал художник. Не лишен он был и купеческой жилки — торговаться за вещи, которые казались ему оцененными дорого. Торговался крепко. <…> Когда передвижники шли за гробом Третьякова, вспоминал Репин, все молчали. Не было лишних слов. Все глубоко сознавали, что от них ушел верный помощник, дававший своей материальной поддержкой возможность вести работу по искусству.
Минченков Я.Д. Воспоминания о передвижниках. Л.: Искусство, 1965. С. 293.
Вера Павловна Зилоти. Около 1887. Фотография.
Государственная Третьяковская галерея
Вера Зилоти, старшая дочь Павла Третьякова:
По вечерам, когда папочка не ехал на заседание или в театр, он оставался после обеда сидеть в столовой, читал и курил свою любимую единственную сигару за день. Мамочка почти всегда в те вечера шла в залу и играла без конца, всегда в темноте. Мы часто забирались под рояль, сидели, притаившись, часами. Когда мамочка вспоминала итальянские народные песни, особенно грустные, соррентские, — мы начинали всхлипывать и себя выдавали. Когда мы выросли, то папочка, когда мамочки не было дома вечером, просил играть меня, и играла я ему тоже часами, и в Толмачах, и особенно часто на даче в ненастные или осенние вечера. Саша разбирала «Руслана», «Онегина» — наши любимые оперы. На дачу бралось много нот из мамочкиной библиотеки. Проигрывалось много всего, и старого, и нового, для знакомства с литературой. Иногда папочка спрашивал: «А когда будешь играть свое?»
Зилоти В.П. В доме Третьякова. М.: Искусство, 1998. С. 58.
По вечерам, когда папочка не ехал на заседание или в театр, он оставался после обеда сидеть в столовой, читал и курил свою любимую единственную сигару за день. Мамочка почти всегда в те вечера шла в залу и играла без конца, всегда в темноте. Мы часто забирались под рояль, сидели, притаившись, часами. Когда мамочка вспоминала итальянские народные песни, особенно грустные, соррентские, — мы начинали всхлипывать и себя выдавали. Когда мы выросли, то папочка, когда мамочки не было дома вечером, просил играть меня, и играла я ему тоже часами, и в Толмачах, и особенно часто на даче в ненастные или осенние вечера. Саша разбирала «Руслана», «Онегина» — наши любимые оперы. На дачу бралось много нот из мамочкиной библиотеки. Проигрывалось много всего, и старого, и нового, для знакомства с литературой. Иногда папочка спрашивал: «А когда будешь играть свое?»
Зилоти В.П. В доме Третьякова. М.: Искусство, 1998. С. 58.
Роберт Фальк. К.С. Станиславский за работой. 1926. Бумага, графитный карандаш.
Государственная Третьяковская галерея
Константин Станиславский, театральный режиссер:
Вот, например, Павел Михайлович Третьяков, создатель знаменитой галереи, которую он пожертвовал городу Москве. С утра и до ночи работал он в конторе или на фабрике, а вечером занимался в своей галерее или беседовал с молодыми художниками, в которых чуял талант. Через год-другой картины их попадали в галерею, а они сами становились сначала просто известными, а потом знаменитыми. И с какой скромностью меценатствовал П.М. Третьяков! Кто бы узнал знаменитого русского Медичи в конфузливой, робкой, высокой и худой фигуре, напоминавшей духовное лицо!
Станиславский К.С. Моя жизнь в искусстве. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 1. М.: Искусство, 1954. С. 33.
Вот, например, Павел Михайлович Третьяков, создатель знаменитой галереи, которую он пожертвовал городу Москве. С утра и до ночи работал он в конторе или на фабрике, а вечером занимался в своей галерее или беседовал с молодыми художниками, в которых чуял талант. Через год-другой картины их попадали в галерею, а они сами становились сначала просто известными, а потом знаменитыми. И с какой скромностью меценатствовал П.М. Третьяков! Кто бы узнал знаменитого русского Медичи в конфузливой, робкой, высокой и худой фигуре, напоминавшей духовное лицо!
Станиславский К.С. Моя жизнь в искусстве. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 1. М.: Искусство, 1954. С. 33.
Александра Павловна Боткина. 1900–1903. Фотография.
Государственная Третьяковская галерея
Александра Боткина, дочь Павла Третьякова:
Руки Павла Михайловича с длинными пальцами были красивы и своеобразны: у них не было подушечек на концах пальцев. Он не мог бы быть музыкантом — ему нечем было бы ударять по клавишам или нажимать на струны. Но как мягко они умели дотрагиваться до детского тела. Волосы его были темно-каштановые, но на усах и бороде — светлее, чем на голове, а самая прядочка под губой была желтоватая. Высокий лоб шел двумя заливами, и прядка между ними с годами становилась все прозрачнее, серела. Но до полной лысины он не дожил. Была у Павла Михайловича особенность: он никогда не хохотал громко. Он заливался, сотрясался, зажмуривался, краснел и иногда даже слегка повизгивал. Одет он был всегда в двубортный сюртук, рубашку с отложным воротником и белым батистовым галстуком бантиком. Сапоги были неизменно с квадратными носками и мягкими голенищами, которые скрывались брюками. Только в жару летом он облачался в белый парусиновый или чесучовый костюм. Ни пиджака, ни жакета у него никогда не было. Единственное новшество, которое он допустил, — это модная материя для сюртука: вместо черного сукна ткань более пушистая и мягкая, с темно-серым начесом.
Илья Репин. Портрет Владимира Васильевича Стасова. 1873
Государственная Третьяковская галерея
Владимир Стасов, художественный критик:
По мысли, по широкости задачи он уподоблялся тем великим душою флорентийским купцам XV века, предшественникам эпохи Возрождения, которые, нажив огромные состояния и высоко образовав сами себя, употребляли их не на роскошь и пиры, а на великие подвиги в пользу науки и художества, на помощь молодым талантам, на образование художественных галерей и давали их своему городу на всеобщее пользование. <…> В течение 35 почти лет он создал галерею в таких размерах, в такой полноте и с таким значением, что она никому и ничему не служит продолжением, а образует полное и самостоятельное целое, ни от чего другого не зависящее и ни к чему другому не примыкающее.
Стасов В.В. П.М. Третьяков и его картинная галерея // Русская старина. 1893. С. 600.
По мысли, по широкости задачи он уподоблялся тем великим душою флорентийским купцам XV века, предшественникам эпохи Возрождения, которые, нажив огромные состояния и высоко образовав сами себя, употребляли их не на роскошь и пиры, а на великие подвиги в пользу науки и художества, на помощь молодым талантам, на образование художественных галерей и давали их своему городу на всеобщее пользование. <…> В течение 35 почти лет он создал галерею в таких размерах, в такой полноте и с таким значением, что она никому и ничему не служит продолжением, а образует полное и самостоятельное целое, ни от чего другого не зависящее и ни к чему другому не примыкающее.
Стасов В.В. П.М. Третьяков и его картинная галерея // Русская старина. 1893. С. 600.
А. Рихау, служащий фирмы Третьяковых:
П.М. Третьяков прежде всего был замечательный труженик; он наследовал от своих родителей незначительную торговлю полотняными товарами и своим необычайным трудолюбием, заботливостью, расчетливостью и скромною нравственною жизнью довел размеры этой торговли до таких размеров, что одна только торговля мануфактурными товарами давала до 300 тысяч рублей чистой пользы, кроме доходов с фабрики и домов. Но зато какою настойчивостью, какими трудами досталось это!
Рихау А. Памяти П.М. Третьякова // Московские ведомости. 1898. № 339. 9 (21) декабря.
П.М. Третьяков прежде всего был замечательный труженик; он наследовал от своих родителей незначительную торговлю полотняными товарами и своим необычайным трудолюбием, заботливостью, расчетливостью и скромною нравственною жизнью довел размеры этой торговли до таких размеров, что одна только торговля мануфактурными товарами давала до 300 тысяч рублей чистой пользы, кроме доходов с фабрики и домов. Но зато какою настойчивостью, какими трудами досталось это!
Рихау А. Памяти П.М. Третьякова // Московские ведомости. 1898. № 339. 9 (21) декабря.
Игорь Грабарь. Автопортрет с палитрой (в белом халате). 1934-1935. Холст, масло.
Государственная Третьяковская галерея
Игорь Грабарь, художник, реставратор, искусствовед:
История Третьяковского собрания есть в значительной степени история русского искусства второй половины XIX века. Если, с одной стороны, Третьяков собирал то, что находил лучшего у художников своей эпохи, и поэтому его личные вкусы в известном смысле определялись вкусами его современников, то, с другой стороны, не подлежит никакому сомнению, что в свою очередь и Третьяков влиял на них. Его влияние и особенно обаяние были так велики, что в те времена некоторые, правда, не самые сильные художники, определенно писали «на Третьякова» и «под Третьякова» — тема, над которой еще предстоит когда-нибудь изрядно поработать исследователям русской живописи 1870-х и 1880-х годов. Роль его в истории искусства данной эпохи вырастает таким образом до размеров совершенно исключительных, вызывая в памяти имена величайших меценатов эпохи Возрождения.
Грабарь И.Э. В память П.М. Третьякова // Выставка в память двадцатипятилетия со дня смерти Павла Михайловича Третьякова. 1898–1923 / Государственная Третьяковская галерея. М., 1923. С. 8.
История Третьяковского собрания есть в значительной степени история русского искусства второй половины XIX века. Если, с одной стороны, Третьяков собирал то, что находил лучшего у художников своей эпохи, и поэтому его личные вкусы в известном смысле определялись вкусами его современников, то, с другой стороны, не подлежит никакому сомнению, что в свою очередь и Третьяков влиял на них. Его влияние и особенно обаяние были так велики, что в те времена некоторые, правда, не самые сильные художники, определенно писали «на Третьякова» и «под Третьякова» — тема, над которой еще предстоит когда-нибудь изрядно поработать исследователям русской живописи 1870-х и 1880-х годов. Роль его в истории искусства данной эпохи вырастает таким образом до размеров совершенно исключительных, вызывая в памяти имена величайших меценатов эпохи Возрождения.
Грабарь И.Э. В память П.М. Третьякова // Выставка в память двадцатипятилетия со дня смерти Павла Михайловича Третьякова. 1898–1923 / Государственная Третьяковская галерея. М., 1923. С. 8.
Михаил Нестеров. Автопортрет. 1928. Холст, масло.
Государственная Третьяковская галерея
Михаил Нестеров, художник, член Товарищества передвижных художественных выставок, объединения «Мир искусства»:
Иногда в галерее появлялся высокий, сухощавый человек, он подходил то к одной, то к другой картине, пристально, любовно всматривался в них, вынимал из сюртука платок, свертывал его «комочком», бережно стирал замеченную на картине пыль, шел дальше, говорил что-то двум служителям, бывшим при галерее, и незаметно уходил. Мы знали, что это был сам Павел Михайлович Третьяков. Мы видели его иногда на годичных актах в училище среди других почетных членов, он и там был «одинокий», ровный со всеми. Мы приучались любить его, уважать, понимать его значение, знали многое о нем. <…> Я бы только хотел, чтобы материалы, коими будут пользоваться биографы Третьякова, не были истолкованы односторонне, так как не раз я слышал упреки Павлу Михайловичу за его осторожность, расчетливость в покупках. Правда, он не бросал денег зря, он и не мог это делать, так как до известного момента нес один на себе всю материальную тяжесть пополнения галереи.
Нестеров М.В. Давние дни. Встречи и воспоминания. М.: Книжный клуб «Книговек», 2017. С. 145–146.
Иногда в галерее появлялся высокий, сухощавый человек, он подходил то к одной, то к другой картине, пристально, любовно всматривался в них, вынимал из сюртука платок, свертывал его «комочком», бережно стирал замеченную на картине пыль, шел дальше, говорил что-то двум служителям, бывшим при галерее, и незаметно уходил. Мы знали, что это был сам Павел Михайлович Третьяков. Мы видели его иногда на годичных актах в училище среди других почетных членов, он и там был «одинокий», ровный со всеми. Мы приучались любить его, уважать, понимать его значение, знали многое о нем. <…> Я бы только хотел, чтобы материалы, коими будут пользоваться биографы Третьякова, не были истолкованы односторонне, так как не раз я слышал упреки Павлу Михайловичу за его осторожность, расчетливость в покупках. Правда, он не бросал денег зря, он и не мог это делать, так как до известного момента нес один на себе всю материальную тяжесть пополнения галереи.
Нестеров М.В. Давние дни. Встречи и воспоминания. М.: Книжный клуб «Книговек», 2017. С. 145–146.
Игорь Грабарь. Портрет художника П.И. Нерадовского. 1946. Холст, масло.
Государственная Третьяковская галерея
Петр Нерадовский, художник, искусствовед:
С П.М. Третьяковым мне пришлось соприкоснуться ближе всего два раза, в первый, когда мне пришлось быть у него в кабинете для получения разрешения на копирование. Помню его добрым, серьезным и очень скупым на слова. <…> Второй раз я помню П.М. Третьякова в Училище живописи ваяния и зодчества, куда он пришел, будучи членом совета, на экзамен по всеобщей истории. Он скромно сидел у угла стола рядом с экзаменаторами и внимательно слушал ответы учеников. Дошла очередь до меня; помню, я отвечал об Эразме Роттердамском и еще что-то. Третьяков улыбнулся мне и одобрительно сказал что-то учителям. Я получил хорошую отметку и был очень доволен.
Нерадовский П.И. Третьяковская галерея и П.М. Третьяков // Нерадовский П.И. Из жизни художника. Л.: Художник РСФСР, 1965. С. 25.
С П.М. Третьяковым мне пришлось соприкоснуться ближе всего два раза, в первый, когда мне пришлось быть у него в кабинете для получения разрешения на копирование. Помню его добрым, серьезным и очень скупым на слова. <…> Второй раз я помню П.М. Третьякова в Училище живописи ваяния и зодчества, куда он пришел, будучи членом совета, на экзамен по всеобщей истории. Он скромно сидел у угла стола рядом с экзаменаторами и внимательно слушал ответы учеников. Дошла очередь до меня; помню, я отвечал об Эразме Роттердамском и еще что-то. Третьяков улыбнулся мне и одобрительно сказал что-то учителям. Я получил хорошую отметку и был очень доволен.
Нерадовский П.И. Третьяковская галерея и П.М. Третьяков // Нерадовский П.И. Из жизни художника. Л.: Художник РСФСР, 1965. С. 25.
Евдокия Рукавишникова, племянница Веры Николаевны Третьяковой:
Зимой, бывая у Третьяковых, так всегда хотелось заглянуть в галерею; в нее вела дверь прямо из столовой, а у Павла Михайловича был в нижнем этаже свой ход в нее из его кабинета. Бывало, нам в детстве и побегать нравилось в галерее, что не очень-то позволялось! Вдруг завидим там издалека Павла Михайловича — и какими же сразу сделаемся смирными. Невольно передавалось нам что-то великое, достойное особого уважения его личности в связи с его галереей. Нас очень интересовало то, что он вдруг остановится и подолгу глядит на одну какую картину, то ближе подойдет, то отойдет подальше. Маша, его младшая дочь, больше всех подходила нам по возрасту, была немного моложе меня и на столько же старше моей сестры, она объясняла нам, и так авторитетно всегда это было, что ему, вероятно, не нравится, как картина тут висит, что обязательно ее перевесит на другое место. Может быть, и так, но мне кажется, что он просто любовался ею! Ведь и нам часто так хотелось смотреть и смотреть на приятную картину без конца.
Воспоминания Е.К. Рукавишниковой // Павел и Сергей Третьяковы: Жизнь. Коллекция. Музей. М.: Махаон, 2006.
Зимой, бывая у Третьяковых, так всегда хотелось заглянуть в галерею; в нее вела дверь прямо из столовой, а у Павла Михайловича был в нижнем этаже свой ход в нее из его кабинета. Бывало, нам в детстве и побегать нравилось в галерее, что не очень-то позволялось! Вдруг завидим там издалека Павла Михайловича — и какими же сразу сделаемся смирными. Невольно передавалось нам что-то великое, достойное особого уважения его личности в связи с его галереей. Нас очень интересовало то, что он вдруг остановится и подолгу глядит на одну какую картину, то ближе подойдет, то отойдет подальше. Маша, его младшая дочь, больше всех подходила нам по возрасту, была немного моложе меня и на столько же старше моей сестры, она объясняла нам, и так авторитетно всегда это было, что ему, вероятно, не нравится, как картина тут висит, что обязательно ее перевесит на другое место. Может быть, и так, но мне кажется, что он просто любовался ею! Ведь и нам часто так хотелось смотреть и смотреть на приятную картину без конца.
Воспоминания Е.К. Рукавишниковой // Павел и Сергей Третьяковы: Жизнь. Коллекция. Музей. М.: Махаон, 2006.
Воспоминания о Сергее Третьякове:
Игорь Грабарь, художник, реставратор, искусствовед:
Салонное искусство кануло для меня в вечность, так как я видел уже лучших, действительно великих французских мастеров в собрании С.М. Третьякова.
Алексей Боголюбов, художник-маринист:
Боголюбов А.П. Записки моряка-художника. С. 215.
Как любитель художеств, это был ярый собиратель… европейских, иностранных школ.
Боголюбов А.П. Записки моряка-художника. С. 215.
Конечно, выбор его всегда ходил около французской школы 1830-х годов, как самой блестящей. Тут он не жалел денег, хотя, конечно, торговался и часто как никто, платил 75, 80 и 100 тысяч франков за Мейссонье, Коро, Добиньи, Руссо или Фортуни.
Боголюбов А.П. Записки моряка-художника. С. 215.
Вера Зилоти, племянница Сергея Третьякова:
Папа-крестный заходил к нам в детскую каждый день, когда по делам приезжал в контору к своему старшему брату, Павлу Михайловичу, в Толмачи. Павел Михайлович души не чаял в брате Сереже. Ведь они остались после смерти отца своего Михаила Захарьевича почти мальчиками, 16 и 17 лет. Оба торговали в лавке; оба с юности беззаветно любили искусство и скромно собирали картины; сидя в райке, млели перед великими актерами, московскими и приезжими-заграничными, и оба обожали оперу. Павел Михайлович на всю жизнь сохранил к брату нежность и заботливость, хотя впоследствии не всегда соглашался с его образом действия в его общественной деятельности в качестве городского головы города Москвы; не любил снобистических и генеральских замашек его жены Елены Андреевны и приписывал ей дурное влияние на мужа; печалился этим и страшно его жалел.
Петр Шумов, священник:
Однажды отец заказал сапоги своим сыновьям — один из них без спроса отца сказал сапожнику, чтобы он сделал ему их на высоких каблуках. Отец, увидавши это… велел сейчас же каблуки сбить, а сапожнику сделать строгий выговор…
Александра Боткина, племянница Сергея Третьякова:
Сергей Михайлович вдовел 8 лет. Его живой характер взял верх, и он стал жить открыто, у него было большое знакомство, устраивал вечера с танцами или с цыганами, или в виде пикника с массой цветов. Особенно торжественные фестивали давались в день его рождения 19 января. Он ухаживал, имел успех. Имея приятный баритон, он брал уроки пения у Булахова.
Боткина А.П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве. М.: Арт-Волхонка, 2012. С. 65.
Однажды отец заказал сапоги своим сыновьям — один из них без спроса отца сказал сапожнику, чтобы он сделал ему их на высоких каблуках. Отец, увидавши это… велел сейчас же каблуки сбить, а сапожнику сделать строгий выговор…
Шумов П.С. Из воспоминаний о Павле Михайловиче Третьякове. С. 4.
Александра Боткина, племянница Сергея Третьякова:
Сергей Михайлович вдовел 8 лет. Его живой характер взял верх, и он стал жить открыто, у него было большое знакомство, устраивал вечера с танцами или с цыганами, или в виде пикника с массой цветов. Особенно торжественные фестивали давались в день его рождения 19 января. Он ухаживал, имел успех. Имея приятный баритон, он брал уроки пения у Булахова.
Боткина А.П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве. М.: Арт-Волхонка, 2012. С. 65.
Сергей Виноградов. Автопортрет. 1922. Бумага, акварель.
Государственная Третьяковская галерея
Сергей Виноградов, художник, член Союза русских художников:
Мы ведь о нем (современном искусстве. — Ред.) ничего не знали: заграница казалась недосягаемой, это ведь уже потом стало, что в Париж съездить почти то же, что в Кострому или еще куда, а тогда несбыточные мечтания это были. А в Москве-то, оказалось, были собрания первоклассных произведений искусства европейского, самых первейших мастеров, и вот Василий Дмитриевич (Поленов. — Ред.) нас повел смотреть их в богатейшем доме московского городского головы Сергея Михайловича Третьякова на Пречистенском бульваре, и там мы увидела чудеса. Уже не говорю о множестве Коро, Добиньи и других барбизонцев… Увидели и великого немца Менцеля, и испанца Фортуни, а французов-то сколько, и все самые первые имена: Давид, Энгр, Жерико, Милле, Изабе, Курбе и более близкие по времени к нам. Ведь 100 картин было первоклассных собрано у С.М. Третьякова. До сих пор помню чрезвычайное волнение.
Виноградов С.А. Прежняя Москва. Воспоминания. Рига: MultiCentrs, 2001. С. 76–77.
Мы ведь о нем (современном искусстве. — Ред.) ничего не знали: заграница казалась недосягаемой, это ведь уже потом стало, что в Париж съездить почти то же, что в Кострому или еще куда, а тогда несбыточные мечтания это были. А в Москве-то, оказалось, были собрания первоклассных произведений искусства европейского, самых первейших мастеров, и вот Василий Дмитриевич (Поленов. — Ред.) нас повел смотреть их в богатейшем доме московского городского головы Сергея Михайловича Третьякова на Пречистенском бульваре, и там мы увидела чудеса. Уже не говорю о множестве Коро, Добиньи и других барбизонцев… Увидели и великого немца Менцеля, и испанца Фортуни, а французов-то сколько, и все самые первые имена: Давид, Энгр, Жерико, Милле, Изабе, Курбе и более близкие по времени к нам. Ведь 100 картин было первоклассных собрано у С.М. Третьякова. До сих пор помню чрезвычайное волнение.
Виноградов С.А. Прежняя Москва. Воспоминания. Рига: MultiCentrs, 2001. С. 76–77.
Владимир Голицын, князь:
Умный, культурно образованный, обладавший прекрасным, но очень твердым характером, он умел как нельзя лучше покорять сердца, одушевлять своих сотрудников и сотоварищей, внушать им любовь и преданность к делу, которое сам он безгранично любил и которое знал до мельчайших подробностей. В три года своей службы головой не Дума только, но и вся Москва ощутила в нем настоящего своего представителя, стоявшего на высоте возложенной на него задачи.
Голицын В.М., князь. Москва в семидесятых годах // Голос минувшего: журнал истории и истории литературы. 1919. №5–12: май — декабрь. С. 111–170.
Павел Третьяков, коллекционер, старший брат о Сергее Третьякове:
Он любил живопись страстно, и если собирал не русскую, то потому, что я ее собирал…